Ирен протягивает руку и переплетает свои пальцы с моими.
Все в порядке, Лео. Вообще-то, я думаю, это очень сексуально.
Что?
То, как вы можете размахивать своим голосом, будто флагом.
На самом деле я не большой патриот, качаю я головой. Просто парень, который выполняет свою работу. И я устал защищать то, что делаю. Нельзя говорить, что все это в прошлом.
Ну вообще, что-то вроде. Я имею в виду, эти нацисты они ведь не прячутся, а живут своей жизнью.
Несколько мгновений уходит у меня на то, чтобы сообразить: она не поняла меня. В то же время я думаю о Джозефе Вебере, который, по словам Сейдж Зингер, действительно преспокойно жил своей жизнью, оставив прошлое в прошлом.
Подходит официант с бутылкой вина и наливает его мне в бокал на пробу. Я прокатываю глоток жидкости по рту и одобрительно киваю. В тот момент, честно говоря, я бы поставил пять баллов и самогону, лишь бы в нем содержалось достаточно алкоголя.
Надеюсь, мы не будем говорить об истории весь вечер, весело бросает Ирен. Потому что у меня с этим плохо. Какая разница, что Колумб открыл Америку, а не Вестхэмптон
Вест-Индию, ворчу я.
Все равно. Аборигены, наверное, были не такие злобные.
Я наполняю свой бокал, думая, доживу ли до десерта.
То ли моя мать обладает шестым чувством, то ли она вживила в меня микрочип при рождении и это позволяет ей всегда знать, когда я прихожу и ухожу. Это единственное, чем я могу объяснить тот факт, что она всегда безошибочно звонит ровно в тот момент, как я открываю дверь своей квартиры.
Привет, мам, говорю я, даже не взглянув на имя звонящего, и включаю громкую связь.
Лео, ты что, умер бы, если бы отнесся к этой бедной девочке по-человечески?
Эта бедная девочка вполне способна сама о себе позаботиться. И ей точно не нужен такой человек, как я.
Ты не можешь понять, подходите ли вы друг другу, после одного неудачного обеда, говорит мать.
Мам, она думает, бухта Свиней[15] это кусок мяса для барбекю.
Не все имели такие возможности получить образование, как ты, Лео.
Это проходят в одиннадцатом классе! возражаю я. К тому же я был очень мил с ней.
В трубке повисает пауза.
Правда. Значит, ты был мил, когда ответил на телефонный звонок и заявил ей, что это с работы и тебе нужно идти, так как задержали Джона Диллинджера.
В свою защиту могу сказать, что к тому моменту обед продолжался уже два часа, а наши тарелки с закусками еще не убрали.
Если ты юрист, не думай, что можешь заморочить мне голову. Я твоя мать, Лео, и могу читать твои мысли маткой.
Ладно. Во-первых, это жутко. И во-вторых, может быть, вы с Люси позволите мне отныне самому выбирать, с кем мне ходить на свидания.
Мы с твоей сестрой хотим, чтобы ты был счастлив. Это что, преступление? возражает она. Плюс, если мы станем ждать, пока ты сам найдешь, с кем пойти на свидание, приглашение на свадьбу я получу у Сынов Авраамовых.
Это кладбище, на котором уже покоится мой отец.
Отлично, говорю я, только не забудь оставить адрес. Я нажимаю на клавишу «решетка» и вру: Мне звонят.
В такое время?
Это эскорт-сервис, отшучиваюсь я. Не хочу, чтобы Персики ждали
Лео, ты меня в могилу сведешь, вздыхает мать.
Кладбище Сынов Авраамовых. Понял, отвечаю я. Люблю тебя, ма.
Я полюбила тебя первой. И что мне теперь сказать своему мастеру педикюра об Ирен?
Если она и дальше будет носить туфли на шпильках, у нее вырастут шишки на больших пальцах. Я вешаю трубку.
Мой дом картинка из журнала для мужчин. Столешницы черного гранита, диваны обиты серой фланелью. Мебели мало, и она очень современная. На кухне голубоватая подсветка шкафов, отчего это помещение выглядит как диспетчерская по управлению полетами в НАСА. Тут хорошо чувствовал бы себя холостяк из НФЛ или корпоративный юрист. Такой вид придала моему жилищу Люси, дизайнер по интерьерам. Она сделала это, чтобы вытащить меня из ямы после развода, а потому я не могу сказать ей, что, по мне, так квартира стала выглядеть слишком стерильной. Будто я какой-то микроорганизм в чашке Петри, а не мужик, который испытывает неловкость, когда кладет ноги на черный лакированный кофейный столик.
Я стягиваю с себя галстук и расстегиваю рубашку, потом аккуратно вешаю костюм в шкаф. Откровение номер один о жизни в разводе: никто за тебя не отнесет твои вещи в химчистку. А значит, если ты бросишь их комом на пол у кровати, а работаешь каждый день до десяти вечера, дело швах.
В одних трусах и майке я включаю стереосистему вечер вполне эллингтоновский и достаю ноутбук.
Наверное, жизнь моя была бы более яркой, если бы я остался в Бостоне и работал в сфере корпоративного права (кто знает, может, этот декор как раз подошел бы мне). Я бы сейчас сплетничал с клиентами, вместо того чтобы читать отчет Джиневры об одном из наших подозреваемых. Бог знает, насколько больше денег я отслюнявил бы к пенсии. Может, у меня даже была бы девушка по имени Персик лежала бы, свернувшись калачиком в уголке дивана. Но что бы ни думала моя мать, я счастлив. Не могу представить, какое другое занятие доставило бы мне больше удовольствия.
Я попал на стажировку в отдел ПЧСР, когда он еще назывался ОСР отдел специальных расследований. Мой дед, ветеран Второй мировой, всю жизнь потчевал меня историями о сражениях; в детстве моим главным сокровищем была подаренная дедом немецкая стальная каска «М35 Heer» с темным пятном внутри, которое, дед клялся, было от вылетевших мозгов. Мать, испытывая отвращение к этой штуковине, однажды ночью, пока я спал, забрала ее из моей комнаты и по сей день не раскололась, что с ней сделала. В колледже, надеясь улучшить свое резюме для поступления в Школу права, я пошел работать в ОСР рассчитывал получить опыт в юриспруденции, который мог бы вписать в анкету. Вместо этого я приобрел страсть. Там работали увлеченные люди, которые верили в важность своего дела, что бы ни говорил Патрик Бьюкенен[16] о бессмысленных тратах, на которые идет правительство США ради вылавливания людей, слишком старых и не представляющих угрозы для населения.
Я окончил Гарвардскую школу права и получил несколько предложений на выбор от бостонских фирм. Та, куда я пошел, платила мне достаточно, чтобы покупать модные костюмы и обзавестись симпатичным «мустангом» с откидным верхом, на котором я никогда не мог покататься в свое удовольствие, потому что работал как проклятый, прокладывая себе путь к позиции младшего партнера в фирме. У меня были деньги, была невеста, и девяносто пять процентов дел завершались в пользу ответчиков, которых я представлял. Но мне не хватало интереса.
Через месяц я написал главе ОСР и переехал в Вашингтон.
Да, я знаю, голова моя чаще загружена событиями 1940-х, чем 2010-х. И это правда, когда слишком много времени живешь прошлым, перестаешь двигаться вперед. Но опять же, вы не можете сказать мне, мол, то, чем я занимаюсь, никому не нужно. Если история имеет тенденцию к повторению, разве не должен кто-то задержаться в ней, чтобы предупреждать об этом? Если не я, то кто?
Композиция Дюка Эллингтона завершается. Чтобы заполнить чем-то тишину, я включаю телевизор. Минут десять смотрю Стивена Кольбера, но он слишком занимателен, чтобы быть шумом на заднем плане. Я все время отрываюсь от отчета Джиневры, чтобы послушать его болтовню.
Ноутбук издает звук, оповещающий, что пришло письмо на почту. Я смотрю на экран. Джиневра.
Надеюсь, я не прерываю приятную секскападу со следующей миссис Штайн. Но на тот случай, если ты сидишь дома один и смотришь старую серию о Рин Тин Тине[17], как я подумала (не осуждай), тебе будет интересно узнать, что на имя Джозеф Вебер не нашлось никакой информации. Я проверила его вдоль и поперек, босс.
Я долго смотрю на письмо.