Иван, прекрати! кричит тетя Таня.
Звенящая тишина. Иван, сменив багровый цвет щек на фиолетовый, садится.
Татьяна посылает жалобный взгляд своему любимому брату Георгию (моему отцу) мол, и вот так каждый день! Мой отец, тяжко вздохнув, кладет свою ладонь на ее руку, успокоительно похлопывает. Вот уж кто похож, действительно, как две капли воды батя и Татьяна. Южная порода смоляные кудри, яркие темные глаза О, а вот и третий, кто в их породу младшенький Игорек, мой ровесник. Курчавый и ловкий, как обезьянка. Я ловлю его веселый взгляд, он лихо подмигивает и тут же подобострастно застывает, сомкнув перед собой ладони и не сводя глаз с отца. Вот! Я нашел себе друга! И как оказалось навсегда.
А давайте в карты сыграем! вдруг весело предлагает бабушка, которая сперва была как бы в тени и вдруг стала главной.
Все оживляются, гремят стульями. Игорек даже потирает ладошки видно, мастак. Но
Ладно, пора укладываться, произносит Иван Сергеевич и встает.
Должно же быть последнее слово за ним. Взрослые начинают двигать мебель, стелить. Нам с Владленом и Игорьком постелено на полу мы дурачимся, деремся подушками. Первая моя ночевка в Москве.
Солнечное утро. Солнце даже в уборной узкой полосой, через крохотное окошко. Загляделся! Это странное помещение, похожее на башню изнутри, почему-то приводит меня в восторг. Все его стены, от пола до потолка, увешаны плоскими деревянными бубликами разных цветов. «Это же хомуты!» начинаю сочинять я. Однажды я видел хомуты на селекционной станции под Казанью. Правда, там они были кожаные. А здесь почему-то деревянные и используются как сидения для унитаза! Я хохочу я счастлив. Сходство одного с другим восхитило меня. Никакой музей, даже самый великолепный, не приводил меня в такой же восторг, как эта «башня»: здесь творил я! И при этом словно соревновался с кем-то: еще, еще! А еще это Не хомуты бумеранги! Куда бы их зашвырнуть? Вся стена за моей спиной в цветных бумерангах. Сколько же здесь аборигенов живет? И на кого тут охотятся? Ликую! Как говорила бабушка: «Дураку все смешно!»
Разбираясь с этой утварью, в то же время слышу, как в гулком коридоре по телефону, висевшему у входных дверей, говорит мама.
Так что, Дуся, все хорошо! Отец куда надо позвонил, все устроил. Можно ехать в Ленинград! Отправляй мебель. Да, как там записано на Саперный. Целую тебя!
Я понимаю, что это важный момент моей жизни, и знаю даже то, что он запомнится благодаря «хомутам», и что ставить такие метки на времени милое дело. Сидел тут не зря.
Эй! Ты там, случайно, не заснул? мамин веселый голос.
Нет! кричу я гулко.
Тогда выходи. Только вымой руки.
Я шумлю водой, потом, лихо щелкнув щеколдой, выхожу, и мы с мамой, счастливые, идем по длинному московскому коридору. Сколько раз я еще ходил по нему с годами менялось все, кроме этого коридора.
Последний раз я ночевал в этой квартире, уже всеми покинутой, после бурного обмывания диплома ВГИКа Всесоюзного государственного института кинематографии в компании самого Валентина Ивановича Ежова, руководителя диплома. И в «финал» вышли он и я остальные слиняли, а мы всё пили. После чего я оказался здесь. Коридор качался, но я хохотал. Входную дверь я выбил или была так? Рухнул на распоротый матрас, а утром проснулся весь в стружках из него. Хорошо отдохнул. И отметил начало и расцвет моей творческой жизни здесь! И стружки гордо потом носил в моих еще буйных кудрях. Прощай, коридор!
ХОЛОДНЫЕ ВИРТУОЗЫ
Ленинградом я был поражен сразу, но тосковал по Москве. Там душевней! Семьями пересекались не раз и было весело. Но надо же действовать и самому! В пятнадцать лет уже нужно иметь смелость для выполнения желаний. В Москву! И без спросу! Только бабушке сказал. Та ахнула. И отлично!
Не надо ждать удара, как биллиардный шар, надо ловить свои желания раньше, и оказываться уже не там, где тупо ищет тебя, ерзая взад-вперед, свиной пятачок чужого кия, который хочет тебя послать, куда надо ему. Ау! Я уже тута! что-то такое я лопотал под ударами ветра, наполнявшего мои щеки, полощущего волосы, оказавшиеся вдруг длинными в те годы можно было не только распахивать дверь в тамбуре на ходу, но и высовываться, свешиваться. Красота!.. Теперь, конечно, нельзя.
Площадь трех вокзалов я проскочил, словно был уже своим в Москве, быстро-быстро. Знал, что Алексеевы на даче, где я не был ни разу Так буду! Из разговора и то только по телефону с общей знакомой, Милицей Николаевной, знал: через Внуково, где аэропорт, до Валуевского дворца, Дома отдыха летного состава, а от Валуевского дворца по аллее, потом будет огро-омная такая липа, чуть в стороне замечательная! иди за нее, за ней канава
И падать прямо в нее! И плыть? Правильно? Нет? бодро говорил я.
Нет! улыбался по телефону голос Милицы Николаевны. По мостику переходи. И иди!
Куда?
Как куда? В сторону Алексеевых. Там будут еще такие огромные антенны, целое поле!
Туда не ходить? Угадал?
Домики увидишь Это и есть Филимонки! Их родовое гнездо.
И сердце затрепетало. Как удивительно, когда слова превращаются в вещи. Антенны до неба, ажурные. Антенное поле! Растут, как горох, по которому можно добраться до туч.
Тропинка кривая, клонится куда-то. Вот! Отличный дом с красивой террасой. Но что-то подсказало: не наш. Почему-то свое не всегда оказывается лучшим. Сердце сжало Вот этот наш. Без сомнения. Можно входить: голова работала.
В палисаднике у синей низкой террасы они сидели на скамейке, щурясь на солнце И не узнавали меня! Иван, конечно, Сергеевич. В линялой майке и семейных трусах. И точно в таких же сыны (их семейная традиция) Владлен, круглощекий, красный, словно дующий в незримую трубу, и вертлявый Игорек.
Валерио! первым завопил Игорек и кинулся навстречу, распахнув калитку.
Джон Перейра, торговец живым товаром! захохотал Владлен.
Ивану Сергеву (как звала его родня) пришлось одновременно смотреть с яростью на свихнувшихся сыновей и ласково на меня.
Валерка ты, что ли? Ну, как нашел? Поблудил малость? Ну правильно. Поблудил и пришел!
С тех пор «поблудил и пришел» один из любимых слоганов нашего «клана».
На Георгия стал похож! сказала счастливая Татьяна Ивановна, сама похожая на мулатку.
Батя! Что ты несешь? Что значит «поблудил»? похохатывая, внес смуту старший сынок.
Ты? Ты еще меня будешь учить! Я высшую партийную школу закончил! Крестьянский университет! А ты троечник! подзатыльник.
Начало обнадеживает. Обычный, как понимаю я, быт этой семьи. Ладно, облагородим. Игорек, реагируя на происходящее (и на меня), складывает ладони и лукаво вздымает глаза к небу. Мы поняли друг друга!
И вот, как ни в чем ни бывало чопорный семейный обед в круглой беседке.
Спасибо, Татьяна! довольный Иван Сергеевич откидывается в плетеном кресле. Такую ботвинью я только в кремлевской больнице ел!
Высший, как я понимаю, комплимент. Эту фразу можно изобразить на ленточке над картиной их семейной идиллии.
Но мы с Игорьком, «блистательные негодяи», как определил нас Иван Сергеевич несколько позже, виртуозно исчезаем из нашей комнаты, из душного, «тупого» (выражение Игорька) послеобеденного сна. Игорек босой (деревенский вариант, как прокомментировал он), я тоже разулся, и мы стоим на перекрестке в теплой пыли Игорек перебирает гибкими артистичными пальцами ног, задумчиво ими любуясь. Тишина, только стрекот цикад. Момент рождения идеи.
А айда на Пенинскую! простонародно (деревенский вариант), восклицает он. Пенинская речка наша, гордо поясняет он.
Сбегаем по каменистой тропке. Как это он босиком по острому? Даже не замечает! Деревенский мальчонка. «С картины итальянского художника», мысленно добавляю. Черноглазый, смуглый, кудрявый. Длинные ноги и чуть короткая шея. Я чувствую, что запоминаю все навсегда.