Мама развернулась, почти на кончиках пальцев, выпрямив спину, молча, и вышла из комнаты.
Бабушка села на стул, на секунду опустила голову, ссутулилась, потом посмотрела прямо, расстроенно, тяжело.
Они бомбили нас по квадратам, сказала она. Мы знали по шуму взрывов, если это было не в нашем квадрате. И тогда не прятались. Был голод, вы же знаете, очень хотелось есть. Все умирали. Нас вывезли по льду. А потом, когда мы вернулись, половины дома уже не было.
Это было давно? спросила Арина.
Да, очень, ответила бабушка. Очень давно. Это был совсем другой мир. Твоя мама его не застала. Уже больше тридцати лет назад.
« 4 »
Взгляд чуть напряженный, но и легкий; ему почти никогда не удавалось догадаться, о чем она думает; или, может быть, думает о нескольких вещах сразу; или ни о чем. Как в поезде, когда лежишь на верхней полке и думаешь ни о чем. Потом посмотрела на кончики пальцев.
Аська, повторил Андрей и снова потер бороду, ты меня слушаешь? Вот так мы ее и нашли, но совершенно непонятно, что это значит. И значит ли что-нибудь вообще. Может быть, это главная находка моей жизни, а может, и вообще ничего.
Все что-нибудь да значит, сказала Ася, поднимаясь почти бесшумно и столь же бесшумно отставляя стул. Но разве это так важно? В конце концов, важно то, как мир устроен, а уже потом как оно было или не было. Во дворе залили каток, ты видел? Пойдем кататься, как когда-то. Ты ведь любил кататься? Я правильно угадала?
Как когда-то давно прошло, ответил Андрей с недоумением. Тебе еще куда ни шло. Хотя там одни дети и подростки. А я, между прочим, кандидат наук. Он засмеялся с напряжением и неловкостью, как бы подчеркивая осознанную наигранность сказанного, отчего получилось еще хуже. Да и кататься я никогда не любил.
Пойдем, пойдем, настаивала Ася. У нас же с Иркой практически один размер. Ее коньки мне, наверное, подойдут.
Она тоже не любит кататься, знаешь же, ответил Андрей. Вот дети подрастут, будем кататься с ними. Ну или на санях.
Ты знаешь, через две недели приедет тетка из Хмельницкого, сказала Ася, неожиданно меняя тему. Мама говорит, что тетка, как она выражается, хочет подзакупиться. И все время будет у нас жить. Ты представляешь, какой ужас? Она станет сидеть на кухне и разговаривать. И это придется слушать. В большой комнате будет филиал Гостиного двора. Почему бы ей не пожить еще и у ваших? Помощь родственникам благое дело. Обязанность строителя коммунизма. Приближает спасение души. Короче, теткой надо делиться. Может, она у вас с Иркой поживет?
Андрей неопределенно помычал, а Ася засмеялась.
Испугался, а? продолжила она довольно. Не каждый день тебе хмельницкую тетку предлагают? Душно тут у тебя. Пойдем вылезем. Не хочешь кататься, так хоть постоим посмотрим. Тепло же еще.
Они оделись и вышли на почти пустое пространство между недавними новостройками, которое по привычке все еще называли двором и про которое говорили «пойти во двор». Было действительно тепло, и даже ленинградское небо, неожиданно непривычное, несумеречное, почти что незнакомое, светилось редкой для ранней зимы звонкой голубизной. Но снег уже лежал густым покровом; на катке он был расчищен и навален по периметру льда тяжелыми, почти метровыми сугробами. Было неожиданно людно.
Ты видишь, сказала Ася, они катаются. И ничего. Никто из них не говорит, что кандидат наук.
Они катаются с детьми, объяснил Андрей упрямо. А мы два взрослых идиота. Что мы будем делать на катке?
«Первый день настоящей зимы, мысленно повторяла Ася. Первый день. Как же надоела эта осень». Она чувствовала какое-то необъяснимое внутреннее сияние, как будто весь мир лежал перед ней, наполненный иллюзорной самодостаточностью и неизменностью. Катающиеся шли, бежали, скользили, описывали круги и витиеватые узоры, падали, поднимались. «Вернусь домой, подумала она, и сразу же пойду кататься. Даже одна. Хотя что же это на меня нашло».
Ты стал очень взрослым, сказала она Андрею и посмотрела на свое теплое дыхание, медленно поднимающееся между ней и миром.
Ася вышла на лед, стараясь ступать маленькими шагами, помнить о своих каблуках, несколько раз увернулась от бегущих, отошла на самый край, но правая нога все же не удержалась, проскользнула, и она упала на колено. Когда Андрей подбежал к ней, Ася уже вставала, взволнованная, раскрасневшаяся, с болью в ноге, но почти счастливая. Весь окружающий мир вдруг показался ей незнакомым и незнакомо значимым.
Вот так идти, идти, говорила она, и не упасть. Ты видишь, они катятся, бегут и не падают? Или падают? Или встают, как я? Представь себе большой, большой каток, продолжала она взволнованно. И они, мы, все бежим, падаем. И мы ли это? И что происходит с теми, кто падает и не поднимается? Ох черт, мне кажется, я подвернула ногу. Посмотри на меня. Я нормально иду? Как тебе кажется, я сильно ударилась? Больно, но как-то непонятно. Проводишь меня до дому?
Андрей подумал, что сначала надо дать ей прийти в себя, и они вернулись к нему. Точнее, к ним с Иркой, поправил он себя. Ася сидела у них на кухне, какая-то оглушенная, огорошенная, почти незнакомая, и медленно пила чай. Голубизна неба оказалась недолгой; все стало затягивать привычным серым сумеречным маревом.
Смотри, смотри, сказала Ася, чуть понизив голос. Снова пошел снег.
Ира, теща и дети должны были вернуться с дачи только вечером. Он оставил им записку. «Зашла Ася, подвернула ногу. Повез ее к родителям. Может, останусь поболтать с Н. С. Звоните туда». От метро было совсем недалеко, башенки дома светились в медленно вечереющем зимнем воздухе, а Натан Семенович уже ждал их с горячим чаем. Ася, стройная, неожиданно нервозная, но все еще наполненная тайными тенями гаснущего ликования, разбросала сапоги по прихожей, чуть припадая на правую ногу, похромала по коридору и устроилась на кухонном диване.
И как тебя угораздило? спросил Натан Семенович.
Влезла на лед, как последняя малолетняя дура, ответила Ася, да еще и на каблуках, вот и угораздило.
Коровища ты моя. Натан Семенович сокрушенно покачал головой. Болит? Ладно, пойдем-ка посмотрим, что ты себе поломала. А вы, Андрюша, пейте чай, пейте, не сидите. Конфеты на столе, эклеры сейчас достану. Варенье Верино то, что вы любите. Будет у нас чаепитие. Ну, пойдем-пойдем.
Вернулся с племянницей минут через пять, довольный, успокоенный. «Притворщица и симулянтка», огласил он свой вердикт и сосредоточенно погрузился в намазывание на булку малинового варенья. Андрей уже начал беспокоиться за детей и Ирку, непонятно зачем уехавших на дачу накануне его возвращения, и совсем было собрался уходить, но тут позвонил телефон и привычный недовольный голос жены спросил, как поживает ее «безмозглая великовозрастная сестрица».
Симулирует, весело отозвался Натан Семенович. Как всегда, симулирует. Думает, микробы родины будут без нее ползать.
Ася поморщилась.
Ладно, ответила Ира, проведу с ней завтра воспитательную беседу. А Андрея вы там не мурыжьте, хорошенького понемножку. Спать очень хочется.
Повесила трубку.
Спать, конечно, дело хорошее, подумав, сказал Натан Семенович, но вы, Андрюша, все равно не убегайте так сразу. Верочка расстроится, что вас не застала. А дщерь моя, когда вернетесь, все равно третий сон смотреть будет. Не первый год ее знаю. К тому же Ася сказала, что на Белоозере вы нашли нечто совсем уж удивительное. Можно будет прийти взглянуть?
Забрали, ответил Андрей довольно мрачно.
Кто забрал?
Ну как кто? Андрей мрачнел на глазах все больше. Друзья наши бесценные из немаленького домика-пряника.
Натан Семенович удивленно поморщился и взглянул на Андрея еще раз.
Да что ж вы там такое нашли? удивился он. Скелет немецкого диверсанта? Водородную бомбу? Рассказывайте-ка по порядку. Знаете же, что дальше меня не пойдет. Кстати, подписку о неразглашении заставили подписать?