Давай кричать ура! предложил я тяжело пыхтевшему Жене.
Не могу! Она мне все руки отдавила! ответил тот, кривясь от Илюшиного груза.
Она, наверное, пудов пять весит!
Какое пять! Пятнадцать! Я сейчас упаду!
Шествие двигалось медленно. Пройдено было всего две комнаты, а мы уже еле дышали.
Я каждый день буду арапкой, вдруг заявил откуда-то сверху Илюша.
Арапка это собака. И не думай, пожалуйста, что мы каждый день тебя будем таскать, озлобился я.
Женя уже не мог говорить.
На пороге столовой стояла Люся. Наша группа произвела на нее странное впечатление: светло-карие глаза расширились, рот открылся.
В чем это ты? воскликнула она, подбегая.
Он арапская королева, с достоинством объяснил Женя.
Да кто вам позволил трогать мои вещи? Моя самая лучшая нижняя юбка! Дрянные мальчишки! кричала она.
Это тебе сюрприз! Ты не рада? возмутился я.
Я с тобой больше не разговариваю! Ты, конечно, один виноват! Ты всегда подучаешь Женю на всякие гадости, а Илюша почти в пеленках. Как тебе не стыдно!
Илюша уже начал всхлипывать. Мы стояли сконфуженные. Звонок в передней прервал это неприятное объяснение: приехали за Илюшей.
Напрасно просили мы горничную оставить его еще на немножко. Илюшу, перепачканного и лишенного всех украшений, усадили на извозчика и увезли.
Этот первый визит оказался и последним.
IV
Три дорождественских месяца промелькнули, как сон.
Исчезли в саду кучи увядших листьев; в мутном зимнем небе уныло качались пустые черные ветки; на снегу по всем направлениям бежали дорожки; грот покрылся тоненькими хрустальными сосульками; скрылись в глубоких сундуках под серебряным нафталином осенние пальто с золотыми пуговицами и легкие береты
В детском саду шла оживленная работа: каждый что-нибудь клеил, вырезывал, рисовал. Старшие дети учили наизусть стихи, средние писали поздравления, младшие вышивали крестиками кольца для салфеток, книжные закладки и подушки. Всюду на полу лежали куски мятой разноцветной бумаги, обрывки шерсти, обрезки картона. Чаще, чем когда-либо, разливались пузырьки клея, образуя на столах лужи, а на руках корочки. Скрипели по глянцевитой бумаге перья, высовывались от усердия языки, сажались и соскребывались кляксы. Их было особенно много, не только на поздравительных листах, губах и пальцах, но и на лбу у самых волос, за которые схватывались в порыве бессилья маленькие поздравители.
Кроме великолепного розового абажура из мятой бумаги и собственноручно эмалированной тарелочки (первая работа Жени, вторая моя), мы приготовили маме еще один подарок: выученное понаслышке стихотворение. Учила его вся старшая группа.
Как ты думаешь, Кира, спросил у меня однажды Женя, после того как я выслушал сказанное им наизусть стихотворение, о чем там говорится?
Конечно, про детский сад. Ты помнишь, там в одном месте как будто есть garçon?
А мне почему-то казалось, что про зверей, разочарованно протянул Женя.
Ты думаешь, про зверей? А как по-французски зверь?
Animal.
Там ведь нет animal.
Почем ты знаешь? Мы так скоро говорим
Но стихотворение было выучено, мама, во всяком случае, разберет, в чем там дело.
Вечером, в сочельник, после получения подарков и прихода Weihnachtsmannа, за чаем, я шепнул Жене на ухо:
Пора начинать, а то нас уложат спать.
Только вместе, так же шепотом ответил Женя.
Что вы там шепчетесь? спросила мама.
Это наш главный сюрприз! сияя, ответил Женя.
Все насторожились.
Как! Еще один? радостно удивилась мама.
Мы встали, переглянулись, затем, торопясь и перебивая друг друга, сказали наше стихотворение.
В ответ странное молчание.
Папа удивленно смотрит на маму; сестры почему-то кусают губы; старший брат, плохо знающий французский, презрительно улыбается (должно быть, от зависти); у мамы недоумевающее лицо.
На каком это языке? спрашивает она.
Мы краснеем.
Конечно, на французском! храбрюсь я.
Я не поняла ни одного слова.
Все смеются. Я смотрю на Женю: он весь красный и вот-вот расплачется.
Пусть скажет один из вас и помедленней, предлагает папа.
Вам-то хорошо слушать, а каково нам говорить, ничего не понимая, с горечью думаю я.
Ну, что же?
У Жени от обиды трясется губа.
Сказать или не сказать? Скажу.
Общий хохот. У меня на глазах слезы. Женя плачет.
Ничего вы не понимаете по-французски, всхлипываю я. У нас все старшие дети это учили.
Теперь я поняла. Это очень веселое стихотворение, говорит мама.
Нет, ты нарочно! Я даже до конца не сказал
Это кровное оскорбление смылось только папиным обещанием повести нас на днях в зоологический сад.
V
Рождество. За окнами синее небо, в белой детской розовые мечты.
Женя, хороший был день вчера?
Хороший. А сегодня еще лучше.
Как ты думаешь, будет на елке серебряный дождь?
Конечно, будет. Золотой, серебряный всякий!
А Маргарита будет?
Непременно. Помнишь, она еще говорила m-llе Jeannе, что придет в розовом платье? Она еще так обиделась, когда m-llе сказала, что она и так розовая.
Жалко. Ну, все равно! Я уверен, что будет чудно! Только нам нужно вставать. Ты не помнишь, где конфеты для m-llеs?
У мамы в комнате, на столе. Ну, раз, два, три
Ровно в девять часов мы стояли перед дверью детского сада с коробками и цветами в руках. Нам долго не открывали.
У меня цветы лучше, хвастал Женя, у меня розы.
Мне мои больше нравятся. У меня и так на коробке розы!
Это не розы, а шиповник.
Все равно.
Этот вопрос так и остался невыясненным, потому что распахнулась дверь.
Здравствуйте. Поздравляю вас с праздником! встретила нас расфранченная горничная. Барышни еще спят.
Вот сони! воскликнул Женя.
Я укоризненно дернул его за рукав. Горничная засмеялась.
Вы больно рано пришли.
Qui est la? Qui est la?[11] послышался откуда-то издалека голос m-llе Marie. Матриона! Матриона!
Горничная убежала. Мы разделись и встали в дверях, крепко прижимая к себе подарки.
А все-таки у меня лучше, не унимался Женя. У меня настоящие розы, а у тебя нарисованные.
Зато нарисованные никогда не завянут. Ты думаешь, m-llе очень нужны какие-то глупые девочки на твоей коробке?
Посмотрим с предвкушением близкого торжества проговорил Женя.
В соседней комнате послышались шаги. Мы замолчали и приняли приятный вид.
Барышни проснулись и вас ожидают.
Матрена шла впереди, мы за ней. Мы еще никогда не были в комнате m-llеs и потому чувствовали себя немного неловко.
Первое, что поразило нас в этой комнате, было множество портретов на стенах, второе сами m-llеs. Вместо обычных синих платьев на них были какие-то пестрые, страшно яркие балахоны с массой оборок и лент.
Наши милые маленькие друзья! Как мы рады вас видеть! говорили они, целуя нас.
А это я вам к Рождеству, сказал я, протягивая m-llе Marie сначала коробку, потом букет.
Это я вам к Рождеству, повторил Женя, делая то же с m-llе Sophie.
Как мы тронуты! Зачем? Зачем? Какие чудные розы! Поблагодарите вашу маму, восклицала m-llе Marie, суетливо бегая по комнате.
Пока Женя передавал мамино поздравление, я принялся разглядывать портреты. Это были портреты детей: больших и маленьких, кудрявых и стриженых, смеющихся и серьезных.
Эти дети тоже приходили в детский сад? спросил я подошедшую m-llе Sophie.
Да, это все маленькие ученики и ученицы. Многие из них уже в гимназии.
А эта тоже в гимназии? и я указал на фотографию девочки в золотой рамке, висевшую над постелью одной из m-llеs.
Нет, это наша маленькая племянница Blanchette. Она всегда живет в Лозанне.
Там хорошо? Там есть море?
Моря там нет, но есть озеро Женевское, или Леманское, голубое, тихое, с белыми парусными лодочками.
Когда я вырасту, я непременно туда поеду. Почему вы туда не едете?
Лицо m-llе Sophie сделалось грустным.
Долго рассказывать, да ты и не поймешь. Пойдем лучше посмотрим, что там m-llе Marie показывает Жене.