Вхожу я на плиточный, мятый паркет.
Вдруг голос консьержки, прокуренный, чайный!
Бывалая гейша, танцовщица Кэт
Опять поражаясь лихим поворотам,
сединкам её, что свисают на шаль,
и непостоянству, паденьям и взлётам,
шагаю плечисто, писательски вдаль
Золотой вулкан
Рунический локон, и снова, и снова.
И так сотни дюжин той пряжи густой
на мудрой, одетой и гордой основе,
над южным загаром, его желтизной,
над серьгами, тушью, очами, помадой,
над шейным отвесом, стеной глубины,
плечистым уклоном, махающим ладом,
над взгорьем груди и изгибом спины,
над гладями чрева и впадинкой после,
над тыльными горками, склонами вниз,
песчаными пляжами в солнечном воске,
что чувствуют ясность и ласковый бриз,
над лосками стройностей неторопливых,
что вновь огибают дождливый прибой,
над видом шагов утончённо-красивых,
над шпильками туфель, земною корой
Юлии Шестаковой
Быстрые строительные темпы
Солнце над башенным краном маяк
или на древке фрегатное знамя,
циркуль и ясный кружочек как знак,
жёлтое, самое чистое пламя.
Каменный город, как свалка пород:
гравия, глины, песка и бетона,
что созидают строительный сорт,
что предстаёт великаном с короной.
Строится, ширится, высится гладь
и восстаёт стеновыми горами,
сзади каких зачинается кладь
и возрастает, питаясь дрожжами.
Высь, Вавилон застилают нам свет.
Господа нет, чтоб нарушить работу.
Быт низкорослый врастает средь бед
в землю, жующую долгие годы.
Рубится зелень, корчуются пни,
всё осушается ради наживы.
В шуме машин, новосёлов все дни
как-то бытуем в хрущёвках плешивых
Wi-Fi
Ты верный пускатель ионов
в любой, повсеместный момент,
раздатчица волн феромонов,
больших электрических лент,
худой эпицентр энергий
с густым концентратом лучей,
с запасом от низа до верха;
светило средь дней и ночей,
мудрец, что бесплатно вещает,
транслирует дух на места,
хозяйка, что суть источает,
цветущая счастьем звезда
и деятель честный, прилежный,
простой, бескорыстный, святой
и щедро-дарительно-нежный,
алмазный, цветной, золотой,
радар и локатор, источник,
шаманка из вечных лесов,
ведунья, приёмник поточный
К тебе одной чую любовь!
Просвириной Маше
Жую золотистых червей
Жую золотистых червей,
промасленных, в меру солёных,
их краешки, что чуть белей,
томатной кровцой окроплённых.
Порой ем спирали, винты,
ракушки без малой начинки
и звёзды, и гильзы, шплинты
и кольчатых тварей, крупинки.
Вкушаю под вечер и днём
под соусом, гелем и маслом,
с горячей подливой, лучком
и сырною жижей, и мясом.
Как будто китайский гурман,
едок итальянский и эллин,
питаю овальный карман
сортами любой вермишели
Черепки 47
Приют престарелых скопление боли
и сборище старости, сна, забытья,
тоски, одиночества, вони, безволья.
Быть может, однажды в нём буду и я.
***
Прожить с нелюбимым, и сексить, терпеть,
рожать и побои залечивать мазью.
Эх, вот уж воистину жизненный бред!
Как будто живут от безумья иль сглаза.
***
Съезд мамок с колясками, где их детишки,
иль сход одиночных, что рядом ведут -
противнейший хаос свиней и мартышек,
кишащий, визгливо-бубнящий редут.
***
Писк моды бредовый и выжатый термин,
наводит мышиную серость, печаль,
идею о низменном статусе, тени.
Уж лучше "мелодия", "вспышка", "печать"
***
Характер мой странный печалиться, жаждать,
замужних, шалав, разведёнок иметь,
искать справедливость и ум в мире, каждом,
писать в одиночестве, зная весь бред.
***
Надев кольцо, испив винца,
закончив свадьбу тёмной ночью,
исторгнув жидкость из конца,
я спать ложусь, а ты как хочешь.
***
Пускай облицовка вокруг золотая,
одета в убранство и пахнет Dior,
и пусть штукатурка её вся цветная,
но гниль за стенами и дверью её.
***
Жизнь узкоколейка. Сам крутишь и едешь.
Весь путь на дрезине вдоль моря, хребтов.
Маршрут одиночки без дома и детищ.
А кто-то на поезде, яхте, авто
***
Бог дал человеку отверстие снизу,
чтоб грязь выходила, коль будет пора.
Но всё ж зачастую выходят нечисто
пердёж и дерьмо из поганого рта.
***
Кондиционеры, как блохи на псине,
на лике прыщи или родинки, сыпь
и как овода на стоящей скотине,
как будто бы кочка, заноза и гриб.
***
Стихи это смесь, концентрат целой книги.
Слова их алмазы, жемчужины бус.
Их строки лучи и отдельные блики.
Длина, высота Вавилон с сотней муз.
***
Две верхние губки твои, как малина,
а нижние грудка или сёмги филе.
Они натюрморт эротичной картины.
Люблю эти кушанья в тонком желе!
***
Хорошее место. Элитные блюда.
Но чую я волос-спиральку во рту.
Надеюсь, он рос не на паховым чуде,
а выше над носом, на самом верху.
Грозовой город
Гремучий, затравленный, вымокший город,
как в слизи улиток, во влаге червя
иль в пене-слюне от взбешённого torro,
иль в мыле из пасти собачьей средь дня.
Зверь этот дымящий, сырой и ужасный
грозою рычит иль лежит, как гюрза.
Как хищник голодный, поджарый, опасный,
он скалится, глядя на шею, в глаза.
Газоны топорщит взъерошенно, дико,
колючую шерсть поднимая, как ёж,
готовя к прыжку свои костные стыки,
подняв ирокез, как воинственный ёрш.
Чудовище это темно, разномордо,
и тряскою шкуры сбивает весь дождь.
А люди, совсем как блошиные орды,
бегут, улетают на небо святош.
Я тоже несусь по воде и грязище,
из мыслей комочек надежды лепя.
Как к чаю, богатству смерзающий нищий,
стремлюсь я до двери твоей, до тебя
Просвириной Маше
Машульчатая
Тебя все хотят, обожают,
ведь с Господом ты наравне!
Реснички-травинки играют
на солнышке и при луне.
Спокойна, чиста, льноволоса,
как пёрышко лучшей из птиц.
А кончик красивого носа
люблю я лизнуть, будто шпиц.
Извечно в простейших нарядах,
но в них, как царица всех мод.
Мгновению каждому рада,
довольна явленьям погод.
Славяночка, божья посылка,
что неприхотлива в быту,
с какой несказанно и пылко,
духовно и тельно расту!
Не видывал гибче и ярче,
не слышал медовее слог!
И даже кончаю я слаще,
держа твои пальчики ног
Просвириной Маше
Fucking swamp
Обвыкся в болоте средь жаб и лягушек.
Осел средь кувшинок и тины, кустов.
Почти что забыл про раздольность опушек,
про реки, пшеницу и запах цветов.
Теперь комары, водомерки и мошки,
чешуйки зелёные сверху воды,
осока и плесень, какие-то крошки -
соседи мои средь вонючей среды.
Кошмарные сны и ужасные звуки,
прыжки по трясине, рассолу, камням,
какие-то шорохи, брызги и стуки
средь влаги умершей пугают меня.
Угрюмая заводь из вязких помоев,
коряги, упавшие в топи и грязь,
гадюки и совы, протяжные вои
опять поражают оставшийся глаз.
А всё оттого, что подбили дробинкой,
и тем обрекли средь вот этого жить
Под грудью кровит от засевшей соринки.
Я начал жиреть и, наверное, гнить
Чердачная будка
Чердачная будка на выцветшей крыше
с утра открывает мне юный обзор
на шифер и мрачные окна, и вышки,
на краешке стока оградный забор,
на крошево жёлтой листвы от деревьев,
как разные искры бенгальских свечей,
на птиц и от них отлетевшие перья,
на сотни одежд и балконных вещей,
на сонных прохожих, их кепки и плеши,
на трубы, какие ещё не дымят,
на свежесть помад и на женские вещи,
на ленты дорог и заброшенный склад,
на морг, его серо-янтарные стены,
на дым крематория, госпиталь, храм,
на мокрый рассвет, населенье, антенны,
на всю панораму из неба и рам,
на скрипы ворот и далёкий могильник,
на охру стальных и больных гаражей,
оставленный кем-то у края напильник,
на рай разливной и рядок алкашей
Как пёс в конуре, созерцаю округу,
с голодным желудком сижу на верхах.
Клаксоны и грохот противны так слуху,
но я подневольный холоп ЖКХ
По воле больших коммунальных хозяев,
напившихся кофе и сливок жлобов,
от них получив разнаряд, нагоняи,
залез для очистки сырых желобов
Белокурая славяночка
Кудесница в длинном, сиреневом платье.
Модель для любого стиха, полотна.
Любимица с малой рюкзачною кладью.
Цветочница, что так постельна, родна.