В тех двух случаях были свидетели?
Ну, с Хитровкой, сами понимаете, даже если и были, нам их не найти, а вот в случае со старухой свидетель есть. Правда, толку в нём совершенно никакого.
То есть?
Свидетель, если это вообще свидетель полоумная внучка старухи. Якобы она что-то там видела, но она разумом что пятилетней ребёнок. Рассказать ничего внятного не может.
Но с неё снимали показания?
Да какие там показания, Дмитрий Николаевич! Говорю же вам, совсем девка умом скорбная. Рассказывает, что к бабке приходила смерть и что, дескать, и к ней она подбиралась, но тут её спугнул сосед.
Она её как-то описывает?
Кого? Смерть?! Как вы себе такое представляете?
Вы сказали, она как пятилетний ребёнок. В таком возрасте человек вполне может описать словами увиденное. В любом случае, других свидетелей, как я понимаю, нет?
Увы! Тут вы правы, к сожалению! Ни свидетелей, ни каких-либо улик у нас нет, Анатолий Витальевич развел руками.
Тогда поедем в Кожевники к внучке старухи. Я попытаюсь с ней поговорить, Дмитрий Николаевич так энергично вскочил, и на лице его была такая заинтересованность, что Белецкий удовлетворенно хмыкнул, порадовавшись произошедшей с Рудневым метаморфозе.
Хорошо! Поедемте, согласился Терентьев. Не уверен, что из вашей затеи что-то получится, но чем чёрт не шутит.
Глава 2
В маленьком домишке с грязными окнами, по одну сторону смотрящими на реку, а по другую в глухой проулок, вместе с полоумной внучкой находилась присматривавшая за скорбной сиротой монахиня из Богородице-Рождественского монастыря, сестра Агафия. Встретила она посетителей неприветливо.
Почём вы, господа, убогую тревожите? Мало того, что бабку её царствие ей Небесное! раскопали, греха не побоялись! Теперь сироту, умом чахлую, донимаете! Чего вы от неё хотите?
Простите нашу навязчивость, сестра, но идёт полицейское расследование предполагаемого смертоубийства. Нам необходимо поговорить с вашей подопечной, терпеливо, но настойчиво ответил Терентьев.
Какое такое смертоубийство?! Хавронии Макаровне срок пришёл. Ей восемьдесят седьмой год уж был, и здоровье слабое. Да и кому бы это нужно было неимущую старуху убивать! Глупости всё! У вас, господа полицейские, занятий, что ли, других нет?!
Позвольте мне поговорить с внучкой умершей, вступил в разговор Руднев. Я не полицейский.
Сестра Агафья окинула Дмитрия Николаевича сердитым взглядом.
Не полицейский? Доктор, стало быть. Эти тоже не раз приходили! Только тревожат!
Я не доктор, сестра, и обещаю, что не потревожу больную.
Не обещайте! Одному богу известно, что её скорбный ум тревожит. Ладно! Можете поговорить, но в моём присутствии и недолго. И вот ещё что, сестра Агафия строго посмотрела на Терентьева и Белецкого, вы, она тыкнула костлявым пальцем в Анатолия Витальевича, примостившегося на край деревянной скамьи и приготовившегося записывать разговор, снимите очки, не то она решит, что вы доктор, и в припадок кинется.
Терентьев что-то хмуро проворчал себе под нос, но очки, которые надевал для чтения и письма, послушно снял и убрал.
А вы, монахиня сурово глянула на Белецкого, вы вообще вон-те за ширму уйдите. Уж больно вы высокий и худой, да еще и в чёрном. Испугается она вас, за нечисть примет.
Белецкий безропотно подчинился, подвинув ширму таким образом, чтобы видеть происходящее через щель между ширмой и стеной.
А вы вот сюда сядьте и не вставайте, сестра Агафия указала Дмитрию Николаевичу на колченогий табурет у стола, а после удалилась в соседнюю комнату, отгороженную засиженной мухами выцветшей ситцевой занавеской.
Через минуту она вернулась, ведя за руку согбенную женщину в темном неряшливом платье и чёрном платке, из-под которого выбивались спутанные пряди мышиного цвета. Женщине этой было лет сорок или около того, но выражение её маленького напуганного лица было совсем детским.
Вот, Прасковьюшка, смотри какой барин к тебе в гости пожаловал, неожиданно мягко и ласково проворковала сестра Агафия, усаживая подопечную напротив Руднева, и предупреждающе зыркнула на Дмитрия Николаевича взглядом, идущим в абсолютный разрез с её медовым голосом.
Руднев выжидающе молчал и не двигался. Прасковья не меньше минуты сидела, уставившись в стол, а потом наконец приподняла голову и исподлобья посмотрела на Дмитрия Николаевича.
Здрасьте вам тихо проговорила она тонким писклявым голоском.
Здравствуй, мягко ответил Руднев, всё ещё не решаясь шевельнуться.
Меня Прасковьей зовут, а тебя как?
А меня Дмитрий Николаевич. Я тебе гостинец принёс, Руднев вынул из кармана шоколадную плитку в яркой обертке и одновременно с тем небольшой блокнот для зарисовок и карандаш.
Он осторожно пододвинул шоколад к женщине. Та сперва отпрянула, а после ухватила плитку обеими руками, сорвала с неё обертку и надкусила.
Благодарствую, сказала она уже более уверенным голосом. А это что у тебя?
Она указала на блокнот.
Это чтобы рисовать. Ты умеешь?
Прасковья отрицательно мотнула головой, продолжая уплетать шоколад.
А ты? спросила она.
Дмитрий Николаевич несколькими уверенными штрихами нарисовал кошку, играющую с клубком. Прасковья восторженно взвизгнула.
Это ж у дяди Федота такая точно Машка! Она меня поцарапала давеча, убогая протянула Рудневу руку с обкусанными ногтями. Вишь как? царапины на руке не было. А ещё что-нибудь нарисуй!
Что нарисовать?
Ангела! Ангелы они добрые.
Руднев нарисовал крылатую фигуру с нимбом.
Ух ты! А чего ты ещё рисовать умеешь?
Руднев нарисовал дракона.
Енто я знаю! захлопала в ладоши Прасковья. Енто про Георгия! Он змея победил! Мне бабка рассказывала, лицо у женщины вдруг сморщилось, а губы задрожали. Бабка-то моя померла, знаешь? всхлипнув, произнесла она.
Знаю. Как же это произошло, Прасковьюшка? Руднев на мгновенье встретился глазами с сестрой Агафией, и та кивнула неожиданно лояльно.
Женщина на несколько секунд замерла, а потом ухватила Руднева за руку и сбивчиво зашептала.
К бабке-то моей смерть приходила. Веришь? Мне никто не верит! Я же знаю, я ж умом слабая! Да только я её точно видела! Она и меня прибрать хотела, да дядя Федот пришёл и прогнал её. Ты мне веришь?!
Я тебе верю!
Я её видела! Знаешь, какая она?..
Не знаю. Расскажи.
Да ты смеёшься! Как все они! Не веришь!
Верю, говорю! Вот хочешь, ты расскажешь, а я нарисую её? И мы её всем покажем, и тогда тебе все поверят.
Правда нарисуешь?
Нарисую, только расскажи. Ну? Какая она была?
Она Она такая Чёрная И будто в рясе
Руднев нарисовал фигуру в балахоне без лица.
Смерть, она мужчина или женщина? спросил он.
Мужчина!
Старик?
Нет! Как ты!.. Нет, как дядя Федот
Руднев пририсовал фигуре лицо мужчины средних лет.
Не так! вскрикнула Прасковья. У него щёки были толстые и нос был длинный, как у ворона, и глаза жгучие и злые, как у порося!
Руднев поправил черты лица.
Похож? Может у него борода была?
Он же не поп! Он же смерть! Не было никакой бороды!.. Волосы у него были Не как у тебя! У тебя красивые, а у него хилые и на лоб липли
Руднев дорисовал.
Так?
У Прасковьи глаза расширились от ужаса.
Так ты тоже смерть видел? ахнула она.
Случалось, ответил Руднев. Но мы же ещё не дорисовали. Если это смерть, у неё коса должна быть. Так?
Нет! Ты же говоришь, что видел!.. Никакой косы не было! У неё была рука такая убогая сложила руку словно птичью лапу.
Какая такая? Руднев повторил жест Прасковьи, и та вдруг с криком вскочила и бросилась через стол, стараясь вцепиться Дмитрию Николаевичу в лицо. Он едва успел перехватить её руки.
Сумасшедшая билась и вырывалась с невероятной для женщины силой.
Это ты! Ты! иступлено орала она.
Глаза у неё вдруг закатились, и она повалилась на скамью, всё еще удерживаемая Дмитрием Николаевичем. Тело её сотрясалось, на губах выступила пена.