Марьяна достает лупу и наводит на одуванчик:
Я слышала, что из них можно варить варенье. Как думаешь? Мне Светка рассказывала, у нее бабка варит.
Возможно, задумчиво отзывается отец.
Давай тоже сварим, предлагает Марьяна. Я соберу и сварим на костре.
Отец смеется и качает головой. Это непонятно: ни да, ни нет.
Но Марьяна уже сама остыла к одуванчикам, переключилась на божью коровку. Вот уж единственное, что можно держать в руках без презрения.
Красивая, правда? спрашивает Марьяна, кружа божью коровку на ладони. Как думаешь, у нее закружится голова?
Это вряд ли, говорит отец, расставляя штативы.
Смотри, вскрикивает Марьяна, она мне на руку насрала!
Марьяна, не говори «насрала»! Отец смеется. И не насрала вовсе, это гемолимфа. Кровь.
В смысле кровь я же ее не убивала.
Божьи коровки выделяют кровь, если чувствуют опасность.
Ссы в глаза божья роса, говорит Марьяна.
Господи, откуда ты все это знаешь, удивляется отец.
Это мама так сказала, когда с подругами обсуждала Двоскина.
Двоскин мамин начальник. Как Марьяна поняла, все, кто у него работает, хотят ему только зла. «Когда уже свалит этот Двоскин». «Двоскин этот отменное дерьмо». «Двоскин только и делает, что врет ссы в глаза»
Отец пожимает плечами:
Ну, Рысь, не все надо повторять, что слышишь.
А им больно? спрашивает Марьяна.
Кому?
Коровкам. Когда они плюются кровью?
Не больно. Природа так задумала, что это не больно.
Марьяна спускается вниз к реке, там, под влажным песком, копошатся муравьи с крыльями.
Они неприятные. Марьяна подносит к ним лупу и тут же отводит нечего там смотреть. Муравьи они и в Африке муравьи.
Пап, когда мы поедем в Африку?
Отец смеется и, щурясь, смотрит сквозь солнце.
А зачем нам Африка? Скоро поедем на север. И давай палатку расставлять.
Они вынимают и ставят палатку: сначала тент, потом колышки, потом пенка и спальные мешки. Все как полагается на ближайшие три дня это их дом.
Тут из чащи выходит дядя Семен. Высокий, крепкий, с ежовой бородой, он весь как дубовый ствол. Дядя Семен хлопает руку отца, Марьяне даже кажется, что она может от этого треснуть, треплет Марьяну по рыжим, скомканным в хвост волосам, но она уворачивается и тоже протягивает руку я не маленькая. Рука у дяди Семена шершавая, как вчерашняя газета, и желтая от табака. Он никогда не вынимает изо рта беломорину, сплющенную в углу обветренных губ.
Ну чего, граждане, спрашивает дядя Семен, снимая дождевик и свитер. Загораете?
Отец улыбается:
А мы, Сень, варенье из одуванчиков придумали варить.
Дело хорошее, усмехается Семен углом рта, переваливая папиросу на другую сторону. Под коньяк отлично будет. Да, принцесса?
Марьяна фыркает все эти разговоры обыкновенно скучны.
Она бежит к озеру и находит у кромки седой одуванчик. Аккуратно срывает его под корень и поднимает вверх. Сквозь зонтики семян она смотрит на солнце, которое через мгновение заполняет глаза невидимым белым песком. Дует на круглый шар, и он осколками разлетается по воде. Отец и дядя Семен увлеченно спорят о чем-то, склонившись над стеклянной коробкой.
Тогда Марьяна берет стебель от одуванчика, сжимает его губами крепко, так, что от млечного сока во рту начинает горчить, и она уже сомневается, что варенье такая уж хорошая идея. Потом берется за стебель двумя пальцами большим и указательным, как часто делает дядя Семен, выдыхает невидимый дым и говорит в звенящее вокруг нее пространство:
Ну что, граждане, не выпить ли нам по рюмашке за Жана нашего Фабра?
8. Драмеди
Через три месяца жизни в Москве отправились с Ольгой в театр. Марьяна билеты купила и тут же к ней: у меня есть лишний билетик. Смотря что считать лишним, конечно. Ольга с радостью согласилась, так и сказала: с радостью. В антракте пошли пить шампанское.
Хорошо, что ты мне позвонила, сказала Ольга. У меня как раз вакансия открылась. Не хочешь попробовать?
В эту минуту Марьяна уже работала на нее бесплатно и навсегда. Но для проформы поинтересовалась:
А почему именно я?
Ну как почему, улыбнулась Ольга. Я в тебя верю. Ты же моя золотая рыбка.
И взлохматила ей волосы на затылке, отчего по позвоночнику у Марьяны ток пробежал от макушки до копчика.
Чтобы жить мне в окияне-море, служить тебе и быть у тебя на посылках.
Так и случилось.
Днем Ольга командовала и властвовала, давала ей задания и ругала, как всех, даже, может быть, немного больше «потому что с тобой я могу быть честнее», а вечером они садились в такси и ехали в ресторан. Сидели на летних верандах с запотевшими бокалами, Ольга хохотала, прижималась к Марьяне плечом, заглядывала в глаза и спрашивала:
Ну расскажи, расскажи, о чем ты сейчас думаешь?
Так ей нравилось, что Марьяна ищет приличный ответ и не находит, хоть ты тресни.
В рабочем пространстве их отношения казались дружескими никто бы и не подумал, что что-то не так, и прежде всего, конечно, Ольга, но Марьяна чувствовала, что их заносит обеих.
Что обе они повязаны, стало ясно довольно быстро, только справлялись с этим они по-разному. Ольга строила жизнь: муж, любовник, карьера. Марьяна свою отдала течению: лежала, зажмурившись и вцепившись в Ольгу, чтобы не пропустить момент, когда она к ней наконец развернется. Но Ольга не торопилась и, не торопясь, тащила Марьяну за собой по кочкам, позволяя ей цеплять по пути, что прицепится. Марьяна оказалась ловкой, умелой и быстрой: даже так, совершенно не пытаясь ничего добиться, добивалась всего.
Ольга любовалась. Марьяна плакала от отчаяния.
Марьяна знала, что это не просто любовь и ориентир скорее, двигатель, что, останься она без Ольги, забуксует, подвиснет программа, совсем не останется сил.
А что станет с Ольгой, если исчезнет Марьяна? Она не знала, как ответить на этот вопрос не спрашивать же? Проверять не хотелось.
Никто и не проверял.
Ольга иногда уставала, пропадала на несколько дней, как проваливалась в кроличью нору, не отвечала на звонки, и Марьяна лежала на полу, не в силах поднять головы. В уши ей стекали слезы, остывающие по пути, и она даже не могла пошевелить рукой, чтобы стереть пелену и увидеть лепнину. Потом проявлялась злость. Как вторая стадия отрицания и последняя перед падением вниз.
В злости Марьяна взрывалась внезапной энергией и жаждой деятельности, будто организм нашел последние силы, опустошил все ресурсы, бросил все мощности в одну только топку жаркой всепоглощающей мести. В ней Марьяна сворачивала карьерные горы, до боли в коленях драила квартиру отца, покупала красивые платья, заводила короткие, но пылкие романы. Обычно, не доводя до второго обреченного свидания, появлялась Ольга. Царственно взмахивала рукой, приближаясь, писала что-то незначащее: привет, как дела, пойдем ужинать, и Марьяна сворачивала свой бушующий цирк и вновь становилась собой верной подругой, прозрачной бабочкой, летящей на лампу, бесчувственно сияющую над простыней.
Демьян короткий, но пылкий роман в пятидневку злости ты должен был просто исчезнуть с первым сообщением от Ольги. Когда она остановила Марьяну снова на полпути, вернула заблудившуюся звезду на свою орбиту, вытащила ее из оперы, из постели, из завтрака, ужина и твоей мечты ты должен был сразу это понять, но любовь ослепила тебя.
А Марьяну к Ольге даже отколовшуюся и вывезенную за пределы страны всегда будет тянуть, как Луну к Земле. Хорошо быть зависимым никаких мук выбора.
Что ты со мной сделала?
Для чего я нужна тебе?
Столько лет прошло, я взрослая тетка, которая сбежала от тебя на край Земли, у меня муж и дети, а я все жду твоего одобрения.
Шаг сделаю и сразу: а что Ольга подумает?
А Ольга обо мне не думает вообще.
Валерия считает, что Ольга нужна Марьяне, как героин: нельзя слезть чуть-чуть, понимаете? На полшишечки так. Нужно совсем, окончательно, без вариантов.