Потом поехал на кладбище. Когда хоронили, он не подошел близко. Стоял в стороне и смотрел на березы. Теперь можно было нормально попрощаться. На фотографии Ника грустно улыбается. Егор видел уже эту фотографию, и она ему не нравилась Ника на ней слишком красивая. И глаза. Печальные. В них одиночество. Она такая и была всегда улыбается, а в глазах тоска. Непроходимая, невысказанная, ноющая боль. Только когда с ней разговариваешь этого не заметно, а на фотографии видно всегда. Ника не любила фотографироваться. Егор стоял и гладил пальцами фотографию. Стоял и плакал. Слезы откуда-то взялись. Глупые и горячие. Потом сел на траву у могилы и долго сидел. Он не думал ни о чем, просто не мог уйти. Не мог встать. Не хотел. Не верил. Не было сил вернуться в свою жизнь, теперь у него только она одна жизнь осталась. А с Никой было две. Две параллельные жизни. Точнее так в жизни ее не было, не было Ники в его жизни, она была только в его сердце. Он не видел ее уже два года и даже не пытался узнавать, как у нее дела, все как-то не до этого. Знал, что у нее умерла мама, но даже не позвонил, знал, что она лежала в больнице, но даже не задумывался об этом. Она была в его сердце, но он этого не замечал, не хотел замечать.
Она просто была в нем, с того самого сентябрьского дня, когда она впервые он увидел ее в школьном дворе. Ему было тогда пятнадцать ей двадцать один. Он наглый подросток, она замужем, мучительно прекрасна, и абсолютно недоступна, не дотронешься, даже взглядом не коснешься. Но весь ее образ сразу заполнил его сердце, оказавшееся стеклянным и холодным. Он от этого не знал и не страдал, только те, кто был рядом, мучились и не понимали, он не умеет любить. Только завоевывать, только пользоваться. Стеклянное неживое его сердце сейчас треснуло, и из него просачивалась, то, что оказалось болью и неописуемой тоской.
Он просто этого до конца не осознавал, не ценил, не понимал. А что будет там теперь, кто там будет, в его сердце? Пустота?
Когда сел в машину и посмотрел на телефон, осознал, что просидел у могилы четыре с половиной часа. Семнадцать пропущенных звонков: от отца один, от мамы три, остальные от Алены. Перезвонил отцу все нормально, еду домой. Выключил телефон. На остальные разговоры нет сил. Поехал домой, пока ехал ни о чем не думал. Все. Потом будет больно. Долго еще. Всегда. Егор уже знал, что больно будет всегда.
Но это не та боль, как от живой любви. Егор теперь знал, что такое неразделенная любовь. Его чувство к Соне было чем-то иным, не похожим ни на что, что было с ним раньше. Но даже неразделенная любовь, она живая и Егор теперь точно знал, что она просто уйдет. Однажды он проснется, а ее больше нет. Но его любовь к Нике она умерла. Не ушла, а умерла и осталась в нем мертвой, и больше никуда и никогда не уйдет. Такое вот странное ощущение.
* * *
Татьяна
Такое вот странное ощущение рассказывала я сама себе. Две недели назад была на похоронах, и сейчас ощущение странности происходящего не прошло до сих пор. Все стало четче, более осязаемое, более реальное. Я растворилась в бытии. Потому что как-то одномоментно осознала, что это все может кончиться. Совсем. Навсегда. Музыка, еда, запахи, одежда. Все это стало для меня более важным и значимым.
Умерла Вероника Владимировна мы вместе с ней работали. Она была учительницей музыки. Красивая невероятно. Когда-то давно она была балериной, но, как это в грустных сказках случается, вышла замуж. Тут ставится точка. Потому что все и так понятно. Вероника была глубоко несчастна все то время, что я ее знала. К сожалению, мы не были подругами, не уверена, что ей вообще хотелось с кем-то дружить. Она была одна. В том смысле, что подобных просто не бывает. Я почти ничего не знала о ее жизни. На совещаниях она всегда молчала. Но на нее хотелось смотреть. Все время. Я даже немного завидовала деткам, которые могут любоваться столь совершенной красотой сорок пять минут подряд.
Вероника просто не могла не нравиться, ее красота была совершенной. Так бывает только когда и душа красива, когда мир внутри также прекрасен. Она умерла на работе, во время совещания. Меня там не было, я в тот день приболела и взяла отгул. Когда я узнала о том, что Вероники больше нет я не поверила. Это был абсурд. Как может умереть молодая женщина?! Вероника была почти моей ровесницей. Не поверила в ее смерть и на похоронах. В гробу она лежала спокойная и красивая, с легкой полуулыбкой. Разве бывает такая смерть?!.
Так я и не верю в ее кончину до сих пор. Только вот ощущение жизни изменилось с того времени. Именно с того момента, как я вернулась с похорон. И та история картин и художника Николая Чудова становится чуть более реальной, потому что Вероника не может просто взять и исчезнуть. В реальности есть все. Все прекрасное. И Вероника, и картины, и Николай Чудов. Прекрасное не исчезает, даже когда умирает человек, его душа остается в мире, делая его еще более печальным и красивым. Дома сижу и смотрю на одну из картин с балериной. Чем дольше смотрю, тем больше понимаю, что это картина про нее про Веронику. Всматриваюсь в лицо балерины и отчетливо вижу ее черты. Та же полуулыбка, наклон головы, взгляд из-под длинных опущенных ресниц. На картине точно она. Вероника. Мне это не кажется странным, наоборот, возникает ощущение, что я наконец-то разгадала какой-то сложный ребус, и вот теперь все сошлось, и стало понятным, и ясным. Все на своих местах. Вероника и Егор. Я знала, что когда-то у них был роман. Когда она стала работать в школе, он уже закончил основную школу. Не думаю, что они тогда были знакомы. Но вот после развода Вероники они вроде бы встречались какое-то время. Я даже видела их пару раз вместе в кафе. Помню, что подумала тогда какая красивая пара. Почему они расстались, я не знаю. Это не мое дело, так что я особо и не интересовалась. А вот тут на картине волшебного художника они встретились. Как это произошло непонятно, но мне не было это удивительно. Сама не знаю, почему я не удивилась своему открытию. В картине рассказ о их любви и боли. Название картины «Мальчик-звезда» я помню эту грустную и страшную сказку, про мальчика, который не научился любить. Так это Егор! Да, так и есть, он и был таким всегда. До того, как сам влюбился в недоступную и холодную женщину. Я вспомнила его глаза. Тогда, летом в кафе, когда он рассказывал о своей любви. Странные узоры любви, почему так получается? Мне стало грустно и почему-то холодно. Я ушла из комнаты, чтобы больше не смотреть на картину.
Успокаиваюсь. Но ночью плохо сплю. Снится, что я в огромном зале, где висят картины. Я хожу по залу долго, смотрю на картины, но не могу ничего в них рассмотреть. Расстроенная просыпаюсь. С утра продолжается проза жизни. Только картины Николая Чудова из моей души никуда не уходят.
А потом опять происходит нечто нереальное. В один из дней ко мне на работу приходит одна из наших бывших учениц Машенька Яснопольская. Она закончила учиться лет десять назад. Хорошо ее помню умная, добрая, честная. Не похожая ни на кого. Только глаза грустные. Такие глаза бывают у детей, у которых дома что-то неладно. С ней было интересно и ко мне в музей, который я тогда только что придумала организовать на базе школы, она приходила почти каждый день. Мы тогда занимались тем, что можно было бы назвать поисковой работой ездили по окрестным деревням, искали заброшенные дома, в них было много старой утвари. Нашли и прялки и коромысла, и сундук, и керосиновые лампы, и патефон и углевой утюг. И еще много всего. А Машеньке больше всего нравилось фотографировать эти старые дома и писать небольшие сопроводительные статьи о каждом из предметов. Это и определило ее выбор она стала журналисткой. Довольно успешной, насколько я знаю. Сейчас у Машеньки и фамилия другая, и в глазах больше нет той непроходящей грусти. Но она так и осталась умной, доброй, честной. Она еще в школьные годы довольно близко общалась и с Вероникой Владимировной. Их дружба продолжилась и позже. Именно Машенька занималась ее похоронами. Она пришла ко мне спустя несколько дней. В руках у нее был бумажный сверток, похожий на завернутую картину.