Читать Евангелие отец Филарет не заставлял просил:
Прочитай, пожалуйста. Просьба у меня к тебе такая.
И посоветовал начать с Евангелия от Иоанна. Не объяснял почему, просто сказал:
Евангелие от Иоанна почитай. Пока не станет скучно. Сколько сможешь.
И ушел, чтобы Сережа не подумал, будто он проверяет: будет мальчик книжку читать или нет.
Сережа тут же открыл. Слова были красивые:
«Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете»; «Я свет миру: кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни»; «Пришел к своим, а свои его не узнали»
Но волшебные слова эти не имели к Сереже никакого отношения. Они были про другое и обращены к другим.
Сережа так прямо об этом отцу Филарету и заявил.
Филарет улыбнулся:
Считай, что это такое у тебя послушание. Пару-другую страничек в день это ж не трудно?
А зачем?
Вот два сосуда стоят, представь себе. Через один все время вода льется, а второй стоит себе и все. Какой чистым окажется? То-то же. Сосуд хоть и не понимает, что сквозь него вода течет, все равно очищается, верно? Так и с Евангелием. Коли читаешь постоянно, слова эти в тебе остаются, чтобы прорасти потом.
«Зачем мне это все?» вздохнул Сережа.
Но про себя. Вслух ничего не сказал Читать несколько страниц в день послушание легкое. Тем более что слова в книге, конечно, такие же непонятные, как и ее название, и к Сереже отношения не имеющие, но зато красивые и не раздражающие особо
Никогда не думал Сережа о том, как и когда проросли в его душе евангелические истины. Лишним казался ему этот духовный анализ, поскольку и без него очевидно: без этого послушания вырос бы отец Тимофей в совершенно другого человека.
Красная армия пришла в село, словно к себе домой: естественно, без боев и без крика.
В церковь вошел человек в бурке, которая плохо скрывала ряд орденов на кителе.
При входе снял фуражку, саблю, вытащил пистолет, сказав при этом:
Нехорошо с оружием в церковь.
Постоял около икон. Крестился. Шептал что-то. Потом поцеловал икону Богоматери и заплакал.
Попросил у отца Филарета благословения и умчался вместе со своим полком добивать врага.
Война окончилась слезами и застольями. Стали возвращаться те, кто выжил. Плакали, выпивали, старались строить мирную жизнь, которая теперь навсегда уже стала именоваться «довоенной».
Зимой сорок шестого года пришел к Филарету хромой Семен, которого снова выбрали председателем, увел священника из дома во двор и прошептал:
Бежать тебе надо, отец Филарет. Тут такое дело Советская власть решила устроить показательные расстрелы тех, кто, по ее мнению, сотрудничал с фашистами. Человека не арестовывают, а расстреливают на глазах у односельчан. Для острастки, как говорится. Мне велено народ собирать, тебя расстреливать будут за пособничество фашистам. Пацана своего хватай и тикай отсюда по-быстрому.
Отец Филарет слушал молча, не перебивал, равнодушно смотрел то себе под ноги, то вдаль куда-то. Могло даже показаться, что все сказанное к нему не имеет касательства.
Когда Семен закончил говорить, ответил спокойно:
Куда ж мне тикать? Чего бояться? Сказано ведь: «Кто соблюдает слово Мое, тот не увидит смерти вовек». Как я могу Храм Божий оставить? Паству? Не дело ты говоришь, Семен, не дело.
Семен даже руками всплеснул:
Убьют тебя, понимаешь? Расстреляют ведь!
Убить меня нельзя, твердо произнес отец Филарет. У Господа мертвых нет. А тебе спасибо, что предупредил. Добрый ты человек. Только не бойся ничего, слышишь? Все горести твои от страха отсчет свой ведут. Когда человек с Богом, ему людей зачем бояться?
И ушел в дом не прощаясь.
Сережа видел, как всю ночь отец Филарет молился, вино пил и хлебом закусывал.
Но на следующий день в деревню никто не приехал.
Собранные на церковном дворе люди уже расходиться собрались, когда на крыльцо вышел отец Филарет и сказал, хитро щуря свои маленькие глаза:
Вот советская власть неорганизованная какая ничего организовать не умеет. Ну, пойдемте, что ли, в церковь. Раз уж пришли чего на улице стоять?
Никогда еще не слушало проповедь отца Филарета так много людей.
Никогда еще отец Филарет не проповедовал столь яростно. Говорил он о страхе. О том, что только Божьего суда должно бояться человеку, а остальное все суета.
Историю рассказал, как к святому Мартиниану явился прекрасный незнакомец с орлиным взором и заявил, что он Христос и что Мартиниан должен слушаться его беспрекословно. Святой посмотрел внимательно на незваного гостя и спросил: «Ежели ты Христос, то где же раны от гвоздей?» Обличенный во лжи сатана а это был он тотчас и исчез.
Ни ран мы должны бояться, духовных ли, физических, но гнева Божьего, говорил отец Филарет, смахивая с глаз слезы. Не смерть страшна, ибо сказано: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет», грех страшен. Страшно перед очами Господа с грязной душой предстать А больше и нет никаких страхов. Забудьте о них!
И через день в село никто не приехал. И через два. И через неделю.
Сережа чувствовал: что-то нехорошее приближается к ним, вот-вот явится и сломает всю их жизнь, разрушит.
Пытался говорить об этом с отцом Филаретом, но тот твердил одно:
Все в руках Божьих. Ибо сказано: «Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с Неба».
Очень не любил Сережа, когда отец Филарет отвечал цитатами, словно своих слов у него не находилось.
И перестал задавать вопросы.
Но советская власть организовывала, может, все и плохо, зато памятью всегда отличалась хорошей. И, если задумала она какую гадость, не забывала никогда.
Где-то дней через десять после ночного, тревожного прихода Семена, в село въехал грузовик, в кузове которого мрачно покачивались люди, вооруженные винтовками и автоматами.
Перед грузовиком фыркала трофейная эмка. В ней властно восседали командирского вида мужик и священник.
Командир вальяжно вышел из автомобиля, что-то властно сказал Семену, и председатель проворно собрал сход на церковном дворе.
Отца Филарета вывели под прицелом винтовок.
Рядом с вооруженными солдатами он казался еще более маленьким и абсолютно беспомощным.
Командир влез на крыльцо.
Рядом с ним встал человек в рясе.
Граждане! с плохо скрываемой радостью закричал командир. Пока наша доблестная Красная армия крушила коварного врага, находились такие граждане, которых язык не поднимается назвать гражданами. Эти так называемые граждане пособничали врагу, пособничали фашистам. Филарет
Из толпы кто-то крикнул:
Да ничего он не пособничал никому! Он жить нам помогал!
Советская власть лучше знает, кто пособничал, а кто помогал, взревел командир. И советская власть приговорила пособника фашистов к высшей мере наказания расстрелу.
Народ забурлил. Послышались недовольные, нервные крики.
Ты, в общем тихо сказал отец Филарет, обращаясь к командиру. Кончал бы речи свои поганые Не надо церковный двор галиматьей позорить.
Народ бурлил все активнее. Люди видели, что творится несправедливость, но, как часто бывало в их жизни, не могли решить, как именно эту несправедливость погубить, и потому привычно нервно и грубо кричали.
Сережа стоял в Храме, наблюдая за происходящим, и боялся выйти. И даже не то чтобы боялся, но почему-то совершенно твердо понимал: выходить сейчас нельзя, невозможно, надо непременно стоять тут и ждать чего-то. Как на посту.
Мальчик видел, как в глазах командира боролись страх и высокомерие. Пока побеждало высокомерие.
Ты эта!.. заорал он на отца Филарета. Ты эта Тут мне не указывай. И вы тоже! крикнул он толпе. Хорош орать! У советской власти патронов на всех врагов народа хватит! Он оглядел толпу, пригнулся почему-то и произнес тихо: Залп в воздух на команду «Пли!».