Он аккуратно кладёт тетрадный клочок в книгу, раскрыв её на двести двенадцатой странице: «2», «12», второе декабря, день его рождения, он не забудет. В теле от курения и воздуха спокойствие. Надо дочитать «Крейцерову сонату» Уже полночь. Гул в отсеке не смолкает. Свинка-мама куда-то пропала, и сыновья расслабились. Андрей, уже в одних плавках, бренчит «Алюминиевые огурцы», периодически отправляя в рот пригоршню чипсов и вытирая масленую руку о простыню. Младший пытается подпевать, но, не зная слов, просто кивает, лыбится и грызёт ногти. Пузатый мужчина слез с верхней полки, развалился у окна, на месте субтильной леди, едва заснувшей с утихнувшим младенцем, и глушит пиво из полторашки. На столике на листе вчерашней «Комсомолки» две воблы. Толстяк свистит Никанорову и, стуча по бутылке, подмигивает. Тот вежливо отказывается, и толстяк теряет к нему интерес. Двенадцать ноль три. В пять тридцать две поезд прибывает в Петербург, около шести Никаноров будет у себя на Первой Советской, а в восемь нужно выйти, чтобы успеть к девяти на первый урок. Полчаса на бритьё, чистку зубов и завтрак. И полтора часа священный запас, время погладить кошку, полистать Пруста, фотоальбом или поспать Полтора часа сна без тряски и шума А сейчас читать! «В середине речи дамы позади меня послышался звук как бы прерванного смеха или рыдания» Никаноров пытается сосредоточиться, но в нос лезет вонь химического бекона, пацаны в голос обсуждают девочек, и горло, чёртово горло, как же болит « Какая же это любовь любовь любовь освящает брак? сказал он, запинаясь» У неё такие буфера, ты видел? Как у Памелы Андерсон Угу « Нет, я про то самое, про предпочтение одного или одной перед всеми другими, но я только спрашиваю: предпочтение на сколько времени?» Ей, короче, семнадцать. Вот она типа на меня запала Вау, ништяк! « Да ведь это только в романах, а в жизни никогда» А я, если честно, ещё никого Санёк, ты чё?! Не тормози, давай вперёд