Ма? спросила Ив. Она сдвинула шляпу с лица, отец взглянул на нее, сняв очки. Хочу прогуляться.
Пропустишь обед? спросила мама, щурясь от солнца.
Поем в городе.
Будь осторожна, предупредила Джен и, устроившись удобней, снова прикрылась шляпой.
Ивонн добралась до марины и купила мягкое мороженое с базиликом и лимоном. Она устроилась на пирсе, свесив с него босые ноги, положив босоножки рядом с собой. На ней был светлый сарафан, пропитавшееся потом и морским воздухом и солнечные очки. Было жарко, Ивонн представляла, что капельки пота, стекающие по спине, не липкие и теплые, а холодные. Под ней был деревянный пирс, нагретый солнцем. Погода стояла душная, хотелось сбросить прилипшие к коже вещи и нырнуть в соленую воду, но для начала Ивонн собиралась прогуляться по сувенирным магазинчикам в старом городе, чтобы купить подарки для Криса и Джо. И, конечно, для бабушки: она коллекционировала декоративные тарелки.
Ивонн ела слегка подтаявшее джелато, рассматривала яхты, рыбацкие лодки и прогулочные катера. Ближе к исторической части города яхты становились шикарнее и больше. Названные красивыми женскими именами: Мария-Елена, Цицилия, Серена они медленно покачивались на воде, сверкая своими белыми боками. Ивонн подумала, что было бы здорово так же лечь на спину, закрыть глаза и позволить прибою укачать себя.
Лазурный берег действительно был лазурным, Средиземное море в этой части было изумительно синим, а золотистый песок только подчеркивал эту синеву. Вода была прохладной, и это было хорошо, потому что Ивонн не нравилось плавать в теплой воде. В ней отражалось небо. В изломанной волнами глади бликовало солнце. Пахло рыбой, костром, свежим хлебом и кофе. Из прибрежных кафе звучала музыка: что-то непозволительно старое и мелодичное. Ивонн почувствовала, что городской шум ей приятнее, чем громкие и эмоциональные беседы родственников, и улыбнулась. Она села, запрокинув голову назад, и подставила солнцу загорелое лицо.
Обувшись, Ивонн сначала дошла до Eglis Sainte-Maxime, но внутрь заходить не стала, потому что уже бывала там несколько раз, к тому же маленькая церковь едва не лопалась от туристов. Ивонн находила странным, что люди заходили в церковь в пляжной одежде. Она не была религиозна, но это казалось кощунством.
Нырнув в узкий переулок, в котором двое с трудом бы разошлись, Ивонн побродила по улочкам, всматриваясь в окна жилых домов и представляя, какие люди живут там, какие мысли, сомнения их волнуют. Ставни на некоторых окнах были плотно закрыты, а из других сочились музыка, голоса и звук телевизора.
Ивонн увидела деревянную вывеску на двери магазина и зашла внутрь. Колокольчик над ее головой звякнул, и пожилая лавочница за кассой встрепенулась, отложила газету и улыбнулась ей. На полках стояли фарфоровые изделия: всевозможные фигурки, чашки, тарелки и украшения.
Здравствуйте, сказала она по-французски.
Здравствуй, ответила женщина и вернулась к чтению.
Она осмотрелась: на каждом изделии бечевкой была закреплена бирка с надписью «Ручная работа».
Когда Ивонн увидела на бархатной подставке фарфоровый самолет на кожаном шнурке, то сразу поняла, для кого он. Символ свободы, которую так хотел Крис. Символ крыльев, мечты.
Иногда так хочется сесть на самолет и никогда больше не возвращаться сюда, однажды сказал Крис, смотря, как турбины лайнера оставляют белые, призрачные росчерки в небе.
Иногда хочется, согласилась Ивонн.
Ивоенн подцепила шнурок пальцами, взяла еще каких-то безделушек, тарелку для Марии Розенфилд и выложила на стол перед продавщицей.
Она постоянно ей улыбалась, пока паковала покупки в пергамент, в пузырчатую пленку и в бумагу, и даже сделала скидку, хотя Ивонн все равно заплатила полную сумму. Однажды она поняла, что чертовски красива, что люди смотрят на нее влюбленно. У нее были большие серо-голубые глаза, яркие чувственные губы с четким контуром и темные густые волосы, которые завивались в крупные, тяжелые локоны, совсем как у матери. Ивонн замечала, как люди смущенно улыбались в ее присутствии, бариста угощали бесплатными напитками, мужчины провожали взглядом, когда она шла по улице. Недавно Ивонн научилась этим пользоваться. Но сейчас был явно не тот случай.
Убрав покупки в рюкзак, Ивонн закрыла за собой дверь и из кондиционируемого помещения снова вышла в летнюю липкую жару.
По брусчатке бегали бездомные кошки, она увязалась за одной из них, ведомая какой-то детской жаждой приключений, и петляла по переулкам, проходила за частные заборы, старалась держаться позади, чтобы не спугнуть кошку, спешащую по кошачьим делам. Ей хотелось поймать ее, запустить ладонь в серую шерстку, погладить и забрать домой. Она бы так и сделала, но у ее матери была аллергия на шерсть.
Стой, шепнула Ив, когда кошка юркнула под калитку. Обнаружив, что калитка не заперта, она толкнул ее и увидела свою новую подругу, она чистила лапы, сидя на крыльце. Вот ты где, Ивонн подошла ближе, наклонилась к ней и погладила по загривку, на что та сразу отозвалась громким «мяу».
Это частная территория. Не для туристов, дверь распахнулась, и на ступеньки вышел молодой мужчина. Он говорил на чистом французском.
Простите, я случайно забрела сюда: заблудилась, солгала Ивонн. Она знала эти места так же хорошо, как и любой местный житель.
Парень еще какое-то время смотрел на нее, изучая, а потом улыбнулся. Он был хорош собой: теплые карие глаза, темные тугие кудри и пухлые губы. Он улыбался, и на его щеках проступали ямочки. На левой скуле была родинка, а в ушах толстые серьги-кольца.
Хочешь зайти? вдруг предложил он. Меня зовут Фабьен, представился молодой француз.
Ивонн, пожав его ладонь, Ивонн кивнула и прошла следом, очутившись в тени и прохладе каменного дома.
Фабьен Моро жил на втором этаже двухэтажного дома. У него имелся свой выход на крышу. Его квартирка была светлой, пропахшей солью, лосьоном после бритья и туберозой. Оказалось, его родители живут в Париже, а он странствует в поисках себя. О том, что Фабьен часто путешествует и носит на плечах тяжелый рюкзак, свидетельствовали темные следы в тех местах, где лямки соприкасались с кожей. Он был обнажен по пояс, на его груди, возле ключицы, были две маленькие татуировки: Луна и звезда. Ивонн смущалась, рассматривая его грудь, и поджарый живот, и рельефную спину, краснела, но и взгляд отвести не могла. Фабьену было двадцать пять лет, он не слушал музыку, выпущенную после семьдесят шестого года, читал Ницше и Фрейда и писал роман на печатной машинке, отвергая современную технику.
В его однокомнатной квартире было просто, но чисто. Постель была свежая Ивонн заметила, когда села на край, потому что в комнате не было ни дивана, ни кресла, только стул, заваленный выстиранной одеждой.
Фабьен предложил сварить кофе и принес закуски. А потом они долго говорили.
Ивонн рассказала, что собирается изучать архитектуру, но не уверена, что это правильный выбор. Рассказала, как появилась на выпускном без пары, и это стало темой обсуждения всего вечера. Рассказала о балетной школе своей матери, и о старинной усадьбе в Виргинии. О Крисе и Джо. Рассказала, что в Шамони есть отель, которым владеет ее семья, и даже пригласила на Рождество покататься на лыжах.
Иногда утром Фабьен выходил в море на арендованной моторной лодке, а вечером возвращался с уловом: рыбой, устрицами, мидиями и продавал на стихийном рынке на набережной. В другие дни он занимался своим автобиографическим романом, потому что, как говорил сам, к своим двадцати пяти годам уже успел объездить пол-Европы, полюбить многих женщин, и обзавестись историями, которыми ему хотелось поделиться.