Запытаю! закричал Черкалов, сапогами затопал. Если не вернешь Марусю-доченьку!
Повесил Горюшко кудрявую голову всю его семью воевода в залог взял, в амбар с ржавыми пушками запер.
Помогу, сказал Мугусюмка и обрил наголо Горюшку: мол, для дела надо.
Как стемнело, лег Мугусюмка на дно долбленки и от берега оттолкнулся, то же самое приказал другу своему сделать. Поплыли они по течению. Один овраг проплыли, второй, у третьего дымок костра почуяли, голоса услышали: Никак плывет кто-то?, Нет, бревна где-то смыло, лазутчик бы на одном плыл, а тут два. Высадились Горюшко с Мугусюмкой поодаль, в овраг, заросший деревьями и кустарником, прокрались, видят у костра разбойники сидят, зелено вино пьют, к дереву дочка воеводы привязана, а рядом с ней лошади взнузданные, чтобы при первой же опасности только вскочить и след простыл. Как там у Пушкина в Братьях-разбойниках: Не стая воронов слеталась на груды тлеющих костей, за Волгой, ночью, вкруг огней удалых шайка собиралась. Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний! Из хат, из келий, из темниц они стеклися для стяжаний! Меж ними зрится и беглец с брегов воинственного Дона, и в черных локонах еврей, и дикие сыны степей, калмык, башкирец безобразный, и рыжий финн, и с ленью праздной везде кочующий цыган!».
Да, Пушкин наш любимый фамильный поэт. И не страшно было неказистому, к тому же невезучему Горюшке лицезреть тех, «кто режет хладною рукой вдовицу с бедной сиротой, кому смешно детей стенанье, кто не прощает, не щадит, кого убийство веселит, как юношу любви свиданье?» Наверное, его друг Мугусюмка был фартовый.
«Вернулись наши сыщики обратно к челнокам, разделся Мугусюмка и Горюшке приказал, обмазались они с головы до ног бараньим жиром, Мугусюмка к лошадям пополз, а Горюшке к Марусе велел.
Заметил разбойник лоснящегося Мугусюмку, сразу признал: Башкиры! Лошадей уводят!
Хватай его! крикнул, не поднимаясь со своего места, в черных локонах еврей.
Воеводиху иди стереги! приказал рыжему финну беглец с Дона и тут же выбил ружье из рук цыгана: Не стрелять! Черкаловские людишки услышат!
Й-и! прыгнул в темноту за Мугусюмкой калмык.
А Горюшко веревки перерезал, Марусю поперек лошади забросил, и тут его схватил огромный, косматый, как медведь, рыжий финн. Но схватить-то всей своей медвежьей силой схватил, только выскользнул обмазанный жиром Горюшко, словно ужик, попытался его рыжий финн за волосы поймать, да только пальцы скользнули по голому черепу. Финн потянулся за тесаком, но сила и скорость не одно и то же: успел Горюшко вскочить на коня позади воеводиной дочки и рвануть вверх по овражьей тропе.
Стреляйте, братцы! Они следом за нами скачут! крикнул в черные пустые кусты вдоль оврага несшийся следом за Горюшкой на другой лошади Мугусюмка.
Заряжай! Целься! крикнул в ответ Горюшко.
Засада! сказал в черных локонах еврей и натянул поводья. Цыган, глядя на еврея, тоже приостановился: А вдруг? Финн встал рядом:
Вы че? Измена, подумал беглец с Дона и поднял коня на дыбы, башкирец потрогал рукой не так давно вырванные палачом ноздри и сбавил шаг, один калмык, повизгивая и покрикивая, догонял беглецов. Поравнялся калмык с Мугусюмкой, взмахнул тесаком над его головой.
Неужто не поможешь, Урал-батыр? прошептал Мугусюмка.
Й-и! взвизгнул калмык и провалился вместе с лошадью в карстовый провал Черкалихинской горы.
В утренних сумерках прискакали к кремлю голый Горюшко, голый Мугусюмка и почти потерявшая рассудок Маруся.
Воевода в трясущиеся руки дочку принял, в покои увел, Горюшку через третьего слугу поблагодарил, передать велел, что если тот найдет сундучок, который он разбойникам отдал, то может взять себе оттуда четверть, а то и треть содержимого.
Стала Маруся жить под усиленной охраной, женихов дожидаться. Но то ли не спешили женихи свататься после разбойников, то ли не могла забыть Маруся неказистое, блестящее в лунном свете тело Горюшки, измазанное бараньим жиром, не вышла она замуж. И, как у незамужних тогда водилось, ушла дочь воеводы в монастырь».
Что, и Маруся тоже? Признаться, думал, ее Горюшке отдадут с полцарством в придачу. Но прадед пометочек на полях не делает, внимания на меня не обращает:
«С тех пор овраги и холм между ними в память о пленении дочери воеводы Черкалова и спасшем ее Горюшке-Горюхине стали звать Черкалихиными».
Ну-ну! Как нынче говорится: без комментариев!
«А верного товарища Горюшки Мугусюмку никак не отметили, только калмык оставил на его теле еще один шрам, но Мугусюмка не обиделся, лишь предположил как-то за самоваром у Горюшки, что когда-нибудь и какого-нибудь выдающегося башкира увековечат на Черкалихинской горе. Словно в Белую Воложку глядел Мугусюмка взошел чугунной поступью на Черкалихинскую гору богатырский жеребец с красавцем Салаватом в седле!»
По-моему, пора переворачивать страничку!
История 5
«В прошлой главе, Егорий, мы назад вернулись, в этой давай вперед забежим. 23 мая 1759 года разразилась над Уфой гроза несусветная, грохотало так, что дубовые крепостные стены дрожали, велик был гнев божий! Попала одна из молний в главную Михайловскую башню Старого кремля, и выгорел город почти дотла! Остались только стены Нового острога, который к тому времени, слава богу, возвели.
Так приказало жить детище Ивана Нагого, впрочем, от Большой крепости сегодня тоже ничего не осталось. Но философствовать не будем, чать не соломоны. Прошло после того пожара каких-то восемь лет, поехала, если помнишь по моим прошлым историям, Екатерина Великая со светлейшим князем Потемкиным из Москвы в Белебей».
В Белебей? аж вздрогнул, подбородок от груди оторвал, сонный глаз кулаком протер.
«Шучу, Егор Саныч, в Казань, конечно! Но мимо Белебея все же.
Потемкин об уфимском пожаре, разумеется, знал, на пепелище царицу не повез. Знали и уфимцы, что Григорий Александрович ни за что не повезет Екатерину Алексеевну в крепость, до сих пор, по российской привычке, толком от пожара не восстановленную. Но знали, что если не выпросить денег на ремонт и строительство, то не сегодня так завтра захватят Уфу какие-нибудь бунтовщики-мятежники уж очень неспокойно вокруг было. Стали гадать, кого к царице отправить с просьбой нижайшей. Нагадали, что нужен тут человек грамотный, но не шибко, выпивающий, но не очень, пригожий, но не без дефекта, но главное чтоб воровал в меру. В общем, послали к Екатерине писаря Ферапонта и наказали, чтобы ни в коем случае Потемкину на глаза не попадался только к царице и сразу в ноги!
Нагнал Ферапонт царский обоз и поинтересовался у первого попавшегося ему конного офицера, как бы ему с Екатериной Великой повидаться. А никак, отвечал ему Потемкин, со мной говори. Делать нечего, изложил Ферапонт уфимские проблемы, а Потемкин ему: Не интересно. И на Ферапонта уже не смотрит, вот-вот коня в сторону направит. Взволновался Ферапонт, выступивший пот со лба рукавом вытер: Григорий Александрович! Слышали-с мы в своем захолустье, заводик у вас есть пушечный! Не заводик, а, говорят знающие люди, одно загляденье! Вот если бы на ваше замечательное производство высочайший заказ направить на отливку пушек для уфимского кремля? Ведь, кроме как на вашем заводике, с этой задачей должным образом нигде не справиться!
Потемкин коня попридержал, Ферапонта оглядел: Любопытно, в том смысле, что, пожалуй, должным образом нигде не справиться. Все непременно и сейминутно доложу царице-матушке, потому что до государственных дел она очень охоча! Как самого-то зовут?
Сказал Ферапонт, что он Ферапонт, что из тех самых древних уфимских Горюхиных, про которых никто не помнит и не знает, как они в этой местности образовались.Это ничего, похлопал светлейший князь писаря по плечу, скоро я к вам с реки Оки еще Горюхиных пришлю, уж больно они мне там надоели, сочините какую-нибудь общую кержацкую родословную.