Школа меня недоглядела. Во всем виновата школа. И я утверждаю со всей ответственностью и пониманием, что если б школа и учителя уделили мне максимум своего внимания, то я бы сейчас сидел не перед вами, оболганный и обманутый, а работал бы не менее честно на каком-нибудь заводе. Слесарем. Или токарем.
А сейчас мне, по вине наших учителей и наставников, приходится сидеть и, плача, писать вам свои послания. Нисколько не пытаясь размягчить ваше твердое геройское сердце.
Но признаюсь. Да. И я совершал ошибки. И виноват перед вами. Благороднейшим человеком. Особенно тогда, когда съел свою явку с повинной, сидя у вас за столом. Не запив ничем. И не понятый вами.
А что мне было делать? Когда вы объявили меру моего наказания. Тут не только бумаги признательные съешь, тут и чернила выпьешь.
А зачем мне это? Но я все-таки хочу признаться вам в некотором моменте ваших подозрений. Но это не касается того миллиарда, о котором мы, то есть вы, хотите меня подозревать.
Находясь в темнице сырой, я понял, что только признание облегчит мою участь. И я признаюсь.
Да. Это я подписал бумагу, которая являлась актом приемки детской площадки. Но я только подписал ее и все. Так же как я только подписывал и про дороги, и про реки, и про поля.
Почему я должен был видеть эту площадку? Это должны были видеть они: мой главный снабженец, мой заместитель. Строители. Секретарша Людочка. Вторая секретарша Верочка. Да много их там, всех и не перечислишь.
Да и причем здесь площадка? Да, не видел! Потом увидел, что нет ее там. Не разобрался по запарке дел. Но я же детям сразу же карусель построил. Потом. И пусть она платная, но могут ли разве родители, любящие своим кровинушек, пожалеть какие-то пятьсот рублей для этого милого развлечения? Я уверен, что нет!
И еще я уверен в следующем. Построю еще много каруселей. Только успевай считать.
Но и это не главное. Одно из ваших обвинений ко мне состоит в том, что в сарае моей матушки на третьем этаже вы нашли двадцать два мешка из-под картошки, доверху набитые банкнотами. На сумму О-о-о. Язык не поворачивается назвать эту сумму. Да и не знаю я, сколько там хранили денег проклятые расхитители нашей собственности.
Почему не знаю? Так это ж не мое. Ни на миг. И я даже уверен, что мне их подкинули, чтобы дискредитировать в глазах нашей уважаемой общественности.
Также, как и сто пятьдесят наручных золотых часов с бриллиантами. Эти часы вообще попали ко мне крайне случайно. Сейчас объясню вам.
Я коллекционер. Коллекционирую старые-старые будильники. Все это знают. И вот какая незадача. Мои сотрудники, включая всех руководителей подведомственных мне предприятий, а также все, кто как-то кто любит меня и уважает, словно сговорились. И стали преподносить мне в подарок, хоть я и сильно противился этому, эти треклятые часы. И ни на какие наши уговоры переменить свое отсталое видение на мои привычки и хобби на них не влияло. Поэтому я уже устал их убеждать и складывал эти презренные цацки в одну большую кучу. Чтобы при первой возможности избавиться от них навсегда. Вынести на помойку.
А тут и вы. И, крепко подумав, я решил для себя, что вы именно тот человек, с которым я могу разделить свою страсть и любовь к старым-старым будильникам. И ни на миг, не сомневаясь в вашей порядочности, я хочу вам громко и трезво сказать: да заберите их себе, уважаемый господин следователь! Эти ненавистные мне часы! Они мне не нужны. И не нужны были всегда! И продолжайте милое моему сердцу дело. Коллекционируя их. Будильники. Это ничто по сравнению с тем, что мне приходится сейчас переживать.
Но я опять ушел от азов.
Школу мы, значит, осудили и обсудили. Теперь институт.
Вот вы говорите, многоуважаемый господин следователь, три судимости у меня. Да. Есть. Но во всем этом виноват институт. Недоглядел. Вот если б у нас все были такие, как вы. Дотошные. Человеколюбивые. То, поверьте мне, я бы учился в институте с прилежанием и усердием. А так приходилось зарабатывать себе на хлеб. Пусть не очень честно. Но жить-то надо было как-то. Вот со второго курса и забрали.
Еще повезло ненадолго забрали. Тетя Маша соседка судьей была. Судила. Она была мне как мама. Жалела всегда. Недотепу.
Доучился я уже там. В том месте, где учат таких разгильдяев, как я. Нечаянно преступивших закон.
И остальные два образования я заочно получил. Но учился честно. Рьяно. Когда следующие два срока сидел.
Но и это не имеет никакого отношения к тому миллиарду, который я, по вашему разумению, присвоил для личных нужд. Никакого. И не слушайте вы этого паразита главного моего снабженца. Он, Иуда, все придумал от безысходности и неотвратимости наказания. И он сливает на меня всю эту выдуманную им злую, лживую неправду.
Это он все договора заключал. Посмотрите бумаги. Там моих подписей нет.
Да-да. Все бумаги гляньте! И на строительство космодрома. И на благоустройство леса. Парк с него делать хотели. И на возведение пяти, нет шести мостов через наш широчайший ручей. Сейчас, правда высохший чуть-чуть. Но знаете, как он разливается по весне? Рычит и буянит, как Днепр. Ой, простите Ниагара.
Бывал я там. Видел. Но дело не в Ниагаре.
Извините, отвлекся.
Дело в том, что я все равно сильно-сильно уверен в том, что вы, благороднейшей души человек, разберетесь в этом лживом поклепе на меня и отсеете зерно от плевел. И что правда восторжествует.
А по поводу обвинения меня во всех всевозможных взятках, которые я якобы брал, скажу, что это все бред. Если все сложить вместе, то у меня должен быть не миллиард, а триллион. А вы же видели, причем не один, а с понятыми, что у меня ничего нет. И я гол как соко́л. У меня нет ничего. Я нищий, как церковная крыса. Простите. Нервы.
А тот маленький домик в шесть этажей это не мой. Это мамин и папин. Папа у меня колхозник бывший. Поэтому им туда деньги в картофельных мешках и подкинули. Чтоб запутать следствие.
А особняк в Испании это точно не мой. Это Феди. Соседа. Он там и живет.
Ладно. Не буду перечислять всего того, что не мое. Вы же, господин следователь, уверены в искренности моих слов. И я в этом не сомневаюсь. Я так в этом уверен, что аж плакать хочется. Что я и делаю. Вы же самый достойный начальник, занимающий свое место.
Ну да ладно. О главном хочу сказать. И признаться все-таки во всем.
Да, пусть меня не осудят добрые люди. Хочу смотреть им в глаза достойно. Хочу идти по улице, и чтобы в спину пальцем не тыкали. А руку жали мне. И называли другом.
Взял я! Да-да. Взял я подарок и не оформил его, как полагается по всем нашим законам. Преподнесли мне на мой юбилей, будь он неладен, бритвенный прибор за пятнадцать тысяч наших полновесных рублей.
Вы видели его. У мамы. В доме. Он в комнатушке конюха лежал. На окне.
Вы еще спросили не про прибор, а про конюха. И я вам правдиво рассказал, что лошади эти забава внучка любимого.
Ему, правда, сейчас только два года, но он уже точно знает, что всех лошадей он приобретает для будущего колхоза, который раскинет свои просторы на этих землях.
И когда вы сказали, что орловские рысаки не очень-то приспособлены пахать нашу дорогую землицу, то сынок вам объяснил, что внучок еще по малости лет не очень разбирается в породах. И когда подрастет, то обновит табун.
И про землю я скривил душой. Но теперь, признаюсь. И требую к себе наказания.
Есть у меня земля в собственности. Есть. Размером два на два. На нашем частном кладбище. И уговорил меня взять эту землю в подарок, будь он неладен, хозяин этого погоста. Вы уж разберитесь с ним, уважаемый следователь. На каком основании он арендовал эту землю на девяносто девять лет под сеяние гороха. А организовал на нем это дело. Частное кладбище.
Кругом враги.
А также хочу ответить на ваш крайне правильный вопрос. Где миллиард?