Сергей Павлович воображал себе, как каждый из них возвращается домой, она обнимает подушку, с мыслями о нем, он смотрит в свое закрытое окно, пытаясь вдалеке увидеть ее дом, ее окно, как она сидит и обнимает свою подушку, с мыслями о нем.
В мысли вошел разрушающий дверной стук. Облупленная лутка отделилась от двери, и в ней показалась его мать:
Сережа, аккуратно и тихо, чтобы не взволновать воздух вокруг него, сказала она, я поговорила с одним очень хорошим доктором по поводу твоей. В общем, он хочет заняться твоим случаем. Возможно, он может помочь.
Угу. Почти что в себя ответил он ей, то ли согласием, то ли отвержением.
Я записала тебя на прием.
Запиши заодно и себя. К психиатру.
Иногда мне кажется, смотря себе под ноги, сказала она, что, не смотря на твою чувствительность, ты самый бесчувственный человек на земле. Прости. Дверь хлопнула.
Киев невероятно большой город, вобравший в себя несколько десятков миллионов людей к 2072 году. Несмотря на численность, люди все также продолжают ехать на одну и ту же работу и с работы, в одно и то же время, добираясь одним и тем же транспортом, используя одни и те же маршруты, не переставая любоваться видом за окном.
День прошел в ожидании, так и не сорвавшихся с серого потолка капель. Сергей Павлович, проведя на перроне весь день, искал рассеянным взглядом только один цвет, только одного человека. Проходили часовые минуты, суточные секунды мучительного само терзания.
Волнение дребезжало внутренностями, заставляя его ходить из стороны в сторону. Чтобы не привлекать внимания контролеров, которые все время на него смотрели и что-то передавали в трансляционные рации, он достал ручку и блокнот и стал воображаемо записывать расписание приходящих и отходящих поездов АэроМетро. Каждое записанное слово, чтобы нажим выглядел правдоподобно, он пропускал через мысли о ней.
Он еще раз посмотрел на часы, хотя и так знал сколько время. Когда он поднял свои глаза, то остолбенел она стояла перед ним, в черном костюме, черных туфлях на невысоком каблуке, в черных, сливающихся с одеждой волосах, и пристально смотрела в глаза.
Вы зря стараетесь. Ничего не выйдет. Выдохи окончаний ее слов полыхали его ресницами, скапливая поднимающуюся по всему телу дрожь. В нашем мире людям не хватает чувств. Это так. Не надо пробуждать во мне чувства, преследуя меня, добиваясь и стараясь понравиться. Я ничего не чувствую.
Он ничего не мог выдавить в ответ, настолько сильно она его поразила.
Ее изящные «бесчувственные» шаги направились к эскалатору. Где-то вдалеке прогудел приближающийся состав. «Только не это!», Сергей Павлович опомнился, глядя, как она утопает вниз, в стеклянные облака, ведущие к земле. Он стал ее догонять, но из вагонов хлынули люди, которые сдавили его щекоткой, касаниями, одышкой бега.
Аааа! Вскрикнул он, от сжавшего его грудь судорожного щекотания, но никто не обратил внимания, приняв это за выкрик человека, которому наступили на ногу в толпе.
В последнюю секунду своего исчезновения вниз, «девушка в черном» обернулась назад, чтобы убедиться остался ли он или последовал за ней. Он смог уловить этот секундный взгляд темных глаз, который теперь был короче мгновения пробуждения от плохого сна.
Сергей Павлович бросился в самую пучину людей, за ней, сжимая в скрежета зубах свое терпение от непрерывного трения о людей, которые выкрикивали ему в лицо свое невежество, обдавая его щекоткой и перегаром.
Его лицо пылало теплотой внутреннего напряжения, все тело хотелось разорвать, сквозь сжатое горло вылетали стоны боли.
До нее оставалось четырнадцать ступеней, ряды людей редели. Он выставил свою руку вперед, чтобы коснуться ее, чтобы сквозь даль заставить обернуться, но она ступила на твердую поверхность и через стеклянную холодную дверь вышла на улицу. Он прыгнул за ней, распахнул выход.
На улице, в свете уже вечерних фонарей падал дождь. Он стоял в проходе, разочарованно глядя в ее расплывающийся в ситце спускающихся с неба капель силуэт.
Он вошел обратно в здание, угрюмо понурившись вниз головой. Ему на встречу шли контролеры, ведя за собой охрану, и указывали на него глазами. Ничего не оставалось больше делать, как поднять свой блокнот и начать заново записывать в него хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь.
Какой-то сумасшедший. Проговорил в трансляционную рацию контролер, проявляя его фото в систему. Что-то пишет от руки. Точно сумасшедший.
Оставьте его. Донеслось из рации. Те, кто умеют писать от руки, бывают несколько опасными. Я передачу смотрел про них. Улица потухла ночными фонарями.
Светлый шум шелестящих штор нашептывал ему очередной пасмурный безвылазный день.
Он лежал на кушетке в кабинете доктора, который плавно, стараясь внушить доверие, задвинул шторы и ходил вокруг него, спокойно вибрируя своим тембром:
Сергей. Для снижения чувствительности твоего тела нам нужно провести эксперимент. Это ведь врожденное явление у него? Обратился он к его матери, сидящей в углу.
Да. Отведя глаза в сторону, нерешительно подтвердила она.
Вот. Ребенок, даже будучи еще в утробе матери впитывает все, что слышит. Он этого не помнит, но при нажатии на нужные рецепторы мозга, события интуитивно всплывают в непредвиденных воспоминаниях, видениях или снах. Мы попробуем понизить чувствительность извне. Его рука незаметно скользнула в ящик стола и что-то схватила. Нужно нейтрализовать клетки, отвечающие за обильную восприимчивость контактного воздействия. Препаратами. Перед лицом Сергея Павловича возвысился прозрачный пистолет со стеклянным шприцем, с вещим веществом.
Его глаза невероятно расширились. Как во сне, как в видении, как в непредвиденном воспоминании перед ним вспыхнуло все, что когда-то явилось наяву. Он вскочил и оттолкнул руку доктора от себя.
Нет!! Споткнувшись об стол, он побежал к двери, выдавил ее рывком двух рук и исчез.
Сережа! Только и успела эхом отозваться мать.
Он бежал вперед, не зная куда, от кого, почему, просто вперед. Ветер обдувал его лицо, стягивая дрожью грудь. Уличные прохожие исчезли из его поля зрения, он сталкивался с ними, вскользь, вскрикивая от невидимых царапин щекотания от трения.
Сергей Павлович увидел старое заброшенное здание, в котором не было дверей и лишь одно окон было застеклено наполовину. Он перелез через строительные ограждения и утонул в серости разрухи.
В здании было тихо. Блуждая мыслями по коридорам собственных темниц, он нашел себя сидящим на голом бетонном полу, окруженным только исписанными стенами и наполовину застекленным окном. Он нагнул голову вниз, чтобы слезы падали, без соприкосновения с лицом.
Я болен. Я неизлечимо болен. Но проблема в том, что я не хочу лечить эту болезнь.
Из нагрудного внутреннего кармана, в лужицу соленых правд, выпал его блокнот. Он просто упал, не смев, упасть и раскрыть свои страницы перед ним это должен был сделать только его хозяин.
Рука открыла страницу, которая выдохнула на него запах тоннелей АэроМетро. Слезы перестали. Впервые за всю жизнь ему удалось почувствовать не состояние случайного прохожего, не боль страдающего человека в дальнем вагоне поезда, не удар падения футбольного мяча. Даже не смех маленького колясочного мальчика, не трепетное ожидание встречи девушки перед свиданием и не чувство полета ширококрылой птицы. Впервые за всю жизнь ему удалось почувствовать свое собственное состояние, прочувствовать свои чувства.
Если я болен. Значит нужно найти выплеск этой болезни. В чем- то, или. В ком-то!
Всю следующую ночь он писал в свой блокнот, поочередно меняя под собой, то левую, то правую отсиженную ногу.