Проснулся Юрий Максимович.
-Что, время уже? Ах, картошка… Сейчас, Сережа, я ведь чуть не забыл, мне ребята рыбы привезли, какая-то американская селедка, рыбина почти на три килограмма, и посол хороший, вот мы ее сейчас с картошечкой…
Я пошел будить Эллу и Руслана. Элла спала, подложив обе руки под щеку и чуть приоткрыв рот, и было ей сейчас по виду лет тринадцать. Я провел пальцем по ее щеке, она тотчас открыла глаза и улыбнулась.
-Какой мне чудный сон снился! сказала она. - И зачем только ты меня разбудил?
-Вставай, - сказал я. - Юрий Максимович принес какую-то новую рыбку, сейчас дегустировать будем.
-Прекрасно! - сказала Элла, вскочила, смешно, по-клоунски подтянула брючки и побежала умываться. Руслан, как и полагается, спал богатырским сном.
Расталкивать его было бессмысленно, он только переворачивался на другой бок и лягался. Я сразу прибег к последнему средству: принес полстакана холодной воды и тоненькой струйкой полил. Он заворочался, задвигался, закрутил головой, но все же открыл глаза.
-Фу… - забормотал он. - Сейчас… погоди…
-Я-то погодю, - сказал я. - И даже погожу. Картошка годить не станет, вот в чем беда.
-Змеи, - сказал Руслан.
-Прекрати ругаться, - сказал я. - Это неприлично.
-Я не ругаюсь, - сказал Руслан. - Навет и клевета. Я никогда не ругаюсь.
-Вставай, - сказал я.
-Угу. Уже встал, - он сел на кровати, покачиваясь и тараща глаза. - Уже совсем встал.
-Ну и тяжко с тобой, - сказал я и пошел на кухню. Ели мы всегда там. В комнате был только маленький столик, не то журнальный, не то кофейный, а в кухне - большой и удобный стол-«книжка». Мы поужинали - рыба действительно была превосходна, Юрий Максимович знал в этом толк и имел связи. Руслан остался мыть посуду, а мы перешли в комнату и расселись: Элла, Наташа и я на диване, Юрий Максимович в кресле-качалке, Серега в обычном кресле; между ним и Эллой сядет Руслан - как ему нравится, на полу, прислонясь к стене.
Так мы образуем круг, чтобы в нужный момент взяться за руки. Так мы сидели и ждали. Сумерки постепенно сгущались, начаться могло в любой момент, но не начиналось, прошел и занял свое место Руслан, и медленно-медленно тянулось время.
-Спой, Наташа, - попросил Серега.
-Правда, Наташенька, спой, - поддержал его Юрий Максимович. Руслан молча встал и принес гитару. Наташа взяла гитару, провела пальцем по струнам.
Оглядела нас, подумала и начала: «На земле бушуют травы, облака плывут, как павы, а одно, вон то, что справа - это я, это я… И нам не надо славы.
Ничего уже не надо мне и тем, плывущим рядом, нам бы жить, и вся награда, нам бы жить, нам бы жить… А мы плывем по небу…"* Она очень любила эту песню, Наташа, и часто пела ее именно в такие вот серьезные моменты, а эти начальные строки нравились ей больше всего, остальное, говорила она, обычное, но вот эти, первые - это почти гениально. Бывают такие строчки, которыми и жив поэт - жив для себя, не для других - а порой и втайне от других… «Мимо слез, улыбок мимо облака плывут над миром, войско их не поредело - облака, облака… И нету им предела». Потом она спела еще «Двадцатый век засчитывайте за три» и «Проступают нерезко из глубин потаенных…", и „Кавалергарды, век не долог“ для Юрия Максимовича, он ее очень любил, и „Казачью“ Розенбаума для Сереги, а темнота все не наступала, она начала: „Говорят, что друзья не растут в огороде, не продашь и не купишь друзей…“ - и когда дошла до припева, мы подхватили: «Под бодрое рычание, под грустное мычание, под дружеское ржание рождается на свет большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании…"*, мы орали громко и немузыкально, назло темноте и страху, но когда взошли до слов:
«Ах, было б только с кем поговорить!", почувствовали, что дыхание кончилось, и Серега сказал, оборвав пение:
-Началось.