В том же письме комиссии снова настаивают на создании резервной армии, независимой от армий на фронте. В настоящее время постепенно формируются корпусы этой армии. Комиссии, конечно, правы в своем сожалении, что это не было сделано раньше, но Жоффр работает над этим уже несколько месяцев, причем ему пришлось считаться с препятствиями материального характера. Комиссии требуют, кроме того: «1) усиления дипломатических шагов с целью добиться помощи балканских народов, с которыми надо было вступить в окончательные переговоры еще до отступления русских; 2) укрепления нашего фронта, превращения всех прифронтовых деревень в блокгаузы (фортификацию), подготовки вторых позиций на случай отхода наших войск, проведения временных путей сообщения; 3) защиты, вооружения, снабжения продовольствием и усиления наших крепостей на востоке и на севере, а также укрепленного лагеря под Парижем; 4) спешного приспособления береговых и судовых орудий для употребления на фронте и в крепостях».
Во второй половине дня в мой рабочий кабинет явились авторы этих требований: Жорж Лейг, Пенлеве, Гроде, Франклен Буйон, Гоннора и восемь десять других делегатов от комиссий. Они делятся со мной своими патриотическими опасениями и учтиво высказывают свою критику: «Правительство не приняло никакого решения относительно Дарданелл. Правительство не знает, следует ли ему послать две дивизии, три или четыре или вообще ничего не предпринимать. А между тем время не терпит» Итак, этим депутатам неизвестны ни оппозиция Жоффра против немедленной отправки войск, ни его намерение перейти в сентябре в наступление, ни нерешительные и противоречивые проекты Саррайля, ни работа, проведенная генеральным штабом, ни трудности соглашения с Англией. Эти депутаты, конечно, проникнуты самыми благими намерениями, но я лишен возможности что-либо им объяснить, не открывая военных планов и не возбуждая неудовольствия наших союзников. А между тем любовь к отечеству заставляет этих депутатов порицать правительство за его предполагаемое бездействие и, как логический вывод из этого, стремиться заменить это правительство другим. Я пытаюсь объяснить им, что мы не можем ежедневно информировать их о ходе переговоров между союзниками, что другие правительства могут обвинить нас в выдаче секретов и что проволочки, на которые они жалуются, например, в переговорах с Бухарестом, никак нельзя ставить в вину нашему министерству иностранных дел: они вытекают из трудности согласовать точки зрения России, Англии и Румынии. Но в одном отношении они остаются правы: «Мы лишь даем советы (правительству), но не влияем на (его) поведение». Я не очень уверен в том, что мне удалось убедить моих собеседников. Некоторые из них в чрезвычайно резких выражениях говорили мне об «инертности правительства». Они даже утверждают, что последнее голосование в палате и расклейка речи Вивиани не имеют никакого значения, что этим преследовалась лишь цель скрыть от заграницы истину и что никто уже не имеет доверия к кабинету. Я выступил против такого толкования, объявил его противоречащим всем парламентским правилам и, чтобы унять самых возбужденных из своих посетителей, дал им несколько справок, которые должны были успокоить их относительно их требований. Я даже позволил себе показать им, что по некоторым вопросам они ломятся в открытые двери. Однако после их ухода я с тоской задаю себе вопрос: рассеяли ли мои объяснения существующие недоразумения или лишь усугубили их?
Когда депутаты ушли, ко мне пришли Рене Вивиани, Мильеран, Оганьер и Жоффр. Мы сообщили главнокомандующему последние телеграммы Панафье и генералов Байу и де Ла-Пенуза и объявили ему, что правительство, в подтверждение своих предыдущих решений, считает безусловно необходимым отправить в самое скорое время подкрепления в Дарданеллы. Наши слова, видимо, очень взволновали и смутили его; он сказал нам, что вынужден оставить у себя четыре требуемые дивизии, что они нужны ему для поддержки наступления и даже на случай, если придется отражать атаку немцев. Когда мы напомнили его обещание, данное в Шантильи, он два-три раза хватался за голову и в большом волнении говорил о своей ответственности. Мы ответили ему, что правительство тоже несет свою ответственность, а я заметил ему: «Если наступление, которое вы готовите во Франции и в успехе которого я желал бы не сомневаться, внушено вам чисто стратегическими соображениями, то прекрасно, это касается только вас, и мы преклоняемся перед авторитетом главнокомандующего. Но если это наступление диктуется, на ваш взгляд, нашими отношениями к союзникам, то разрешите сказать вам, что открытие проливов имело бы более важное значение в глазах русского общественного мнения, а также для снабжения русской армии, чем выигрыш нескольких километров на нашем фронте».
Жоффр повторяет, что ему важно сохранить требуемые четыре дивизии до 20 или 22 сентября, когда он будет знать, закончилось ли успехом его наступление в Шампани, которое начнется, вероятно, 15 сентября. Если к этому времени этим дивизиям не придется участвовать в дальнейшем ходе наступления, их можно будет отправить на восток вместе с их легкой артиллерией 90- и 120-миллиметрового калибра. Генерал потребует оставления их во Франции лишь в том случае, если надо будет использовать очень крупный стратегический успех наступления, столь крупный, что операции в Дарданеллах окажутся ненужными. Ясно, что Жоффр все еще твердо верит в этот успех. «Мы дадим неприятелю сражение, неоднократно подчеркивал он, которое будет самым великим сражением этого года. На войне нельзя оставаться в бездействии, это позор. К тому же мы убьем больше немцев, чем немцы убьют наших». Жоффру приписывают слова: «Мы их обглодаем» (Nous les grignotons). Он никогда не произносил их предо мной. Но, в сущности, высказанная им мысль сводится к этому, и на сей раз он, по-видимому, твердо надеется, что обглоданный фронт будет разбит. К тому же он уверяет, что четыре дивизии, о которых идет речь, ни в коем случае не будут готовы к отправке раньше 20-го. Мы указываем Жоффру, что англичане дают ему теперь на две дивизии больше, чем обещали, что ему отправляют две новые дивизии из Ла-Куртин и Буржа, что таким образом четыре дарданелльские дивизии никак не уменьшат его резервов и, наконец, что, давая ему новые формирования, правительство точно выторговало себе право взять их обратно. Но он защищает эти дивизии, как сокровище. Перед фактом такого упорного сопротивления мы не решились взять на себя ответственность и немедленно отнять их у него. Волей-неволей мы должны были, в конце концов, остановиться на следующем решении: четыре дивизии передаются 20, 21 и 22-го в распоряжение правительства, которое заранее примет все меры для посадки их на корабли.
Нельзя отрицать, что события в России в известной мере обязывают нас предпринять наступление, но, пожалуй, этот жест произвел бы большее впечатление, если бы был сделан на востоке. Наше бездействие строго осуждается русским народом и русской армией. Нас обвиняют в том, что мы предоставили русских своей судьбе, нас обвиняют чуть ли не в измене, а между тем защитники Ковно и Новогеоргиевска дрались из рук вон плохо, и отступление было повальным бегством. Но чем больше упреков приходится делать самим себе, тем больше обрушиваются на нас
20
Между Болгарией и Турцией заключено соглашение. Турция уступает Болгарии правый берег Марицы и левый до границы затопляемой полосы. Железная дорога, а также Карагач переходят к Болгарии. Последняя отказывается от своих притязаний на район Кирк-Килиссе. В обмен за эти уступки турки потребовали от Болгарии только соблюдения благожелательного нейтралитета, но соглашение, хотя и ограниченное по своим размерам, произошло под давлением Германии (София, 402).