Потом, может быть, я встречусь с Сулейманом Айчеликом. Потом вернусь в Стамбул, домой… Омер и Назлы уже несколько дней почему-то дуются друг на друга. А я что делаю?» Делать было нечего. Рефик потянулся, зевнул, посмотрел в окно. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, но каждый из присутствующих был погружен в свои мысли, и нарушить всеобщее молчание Рефик не решался. Поэтому он продолжил размышлять: «Я скажу ему, что меджлис должен избираться народом. Он ответит, что народ выберет не тех, кто принесет ему пользу, а тех, кто лучше сумеет пустить пыль в глаза. И это правда. Если сейчас позволить свободные выборы, разрешить создавать другие партии, то в меджлис проберутся все эти хаджи, муллы и прочие шарлатаны. Значит, надо принять закон, препятствующий им попадать в меджлис: например, запретить религиозным деятелям заниматься политикой, написать, что депутатом может быть избран только выпускник университета, а торговец или помещик — не может. И в конце концов народ научится выбирать правильных людей! Что еще? — Рефик усмехнулся. — Что же делать? Мухтар-бей неправ. Я, кажется, тоже. Но у меня благие намерения: я хочу что-то сделать! Что же именно? — Вспомнив споры с герром Рудольфом, он пробормотал себе под нос: — Я хочу развеять мрак!» Он понял, что его мысли ходят по прежнему замкнутому кругу. Между тем прошло уже довольно много времени. Выпили кофе. Рефик снова погрузился в те же бесконечные размышления, затем в который раз стал думать о своей старой жизни и о Перихан. «Тогда я обладал душевным спокойствием. Потом подумал, что потерял его. Я тогда шел от этой разведенной женщины домой. Шел по Нишанташи и думал, что потерял покой. Когда это было? Восемь месяцев назад. А сейчас я что делаю? Сижу и смотрю на красное платье Назлы. Хорошо, что она оделась в красное. Единственное веселое пятно в этой комнате, где все повесили носы. Впрочем, у Мухтар-бея было хорошее настроение. Такое хорошее, что он даже не побоялся испортить настроение мне. О чем он думает? Надеется, что Исмет-паша придет к власти и даст ему какую-нибудь должность. Может быть, даже министерскую. А почему бы и нет? Хороший, приятный человек. Интересно, каким буду я в его возрасте?» Неожиданно зевнув, Рефик подумал, что переел; вспомнил отца и некоторое время размышлял о нем. Потом внизу послышался звонок. «Как быстро прошло время!»
В гостиную вошел Мухтар-бей.
— Ну-ка, вставайте скорее, мы и так уже опаздываем! Что это вы все пригорюнились? Машина ждет!
Все поспешили вниз и уселись в машину По дороге Мухтар-бей гневно пересказывал ходящие среди депутатов слухи: говорили, что Шюкрю Кайя спросил у одного журналиста: «Каковы настроения интеллигенции? Не правда ли, меня считают самым достойным преемником?» Чтобы поднять другу настроение, Рефет-бей снова пошутил: будучи изгнанным последним султанским правительством на Мальту Шюкрю Кайя поклялся, что власть дорого ему за это заплатит, а потом, сам оказавшись у власти, стал клятву исполнять… На этот раз почему-то все засмеялись. Мухтар-бей тоже развеселился и начал высмеивать праздничную церемонию в меджлисе.
— И к чему это все? Поздравляю, сударь, поздравляю, как поживаете, сударь, большое спасибо, сударь! — Говоря это, он привставал и кланялся, изображая, что пожимает кому-то руку и с каждым поклоном лицо у него становилось все краснее и краснее. Потом поднял голову и посмотрел в окно.
— Ну вот! На дороге затор. Только этого не хватало! Все, опоздали!
Машина начала то и дело останавливаться, и при каждой новой остановке Мухтар-бей принимался ворчать. Когда впереди показался стадион, он вручил шоферу деньги и, открывая дверь, сказал:
— Все, теперь мы можем выйти. Пешком быстрее получится!
Выйдя из машины, Мухтар-бей сказал остальным, чтобы поторапливались, и широкими шагами направился к стадиону У входа в ложу для почетных гостей поприветствовал другого депутата, пришедшего на стадион с семьей, кивнул высокому военному чину, понял, что начало парада, как всегда, задерживается, и облегченно вздохнул.