— Ну почему, почему такой молодой человек должен быть несчастным? — сказал он печальным голосом.
Мухиттин вдруг заволновался. Он понял, что если позволит этому школьному учителю и дальше читать мораль, то окончательно потеряет уверенность в себе. Ему захотелось сказать, что он опаздывает на важную встречу, или придумать какой-нибудь другой предлог, чтобы уйти, но непонятное оцепенение не давало раскрыть рот. Было даже любопытно, что Махир Алтайлы скажет дальше.
— Я читал ваши стихи. Прочитал их, вспомнил выражение вашего лица, когда вы шли от издателя, и понял, что вы несчастны. Способный и несчастный поэт… На первый взгляд у вас есть все, чтобы писать замечательные стихи! Но кое-чего все-таки не хватает. Идеалов не хватает! В вашей жизни нет идеалов!
«Идеалы?» — думал Мухиттин, пытаясь сообразить, какие ассоциации вызывает у него это слово. Зийя Гёкальп… Старые стихотворения «национальных поэтов».. Книги для чтения, которые приносил из школы племянник… Некоторые газетные статьи, чьи авторы были настолько глупы, что не могли замаскировать своего лицемерия… И прочая смехотворная ерунда.
— Вы когда-нибудь задумывались о том, что вы турок? — спросил Махир Алтайлы.
Мухиттин улыбнулся. Потом понял, что впервые допустил непочтительность к собеседнику, захотел сказать что-нибудь такое, что тому было бы приятно услышать, ничего не придумал и сказал только, что выпьет еще рюмочку ракы. Подошедший на оклик Мухиттина официант посмотрел на него с некоторым удивлением: он привык, что этот клиент всегда заказывает только одну рюмку и блюдце с каленым горохом.
— Вы когда-нибудь задумывались о том, что вы турок? — повторил свой вопрос учитель и посмотрел на Мухиттина внимательно и серьезно, словно хотел сказать: «От того, что ты сейчас скажешь, зависит мое мнение о тебе: буду ли я тебя хвалить, как только что, или презирать!»
Мухиттину захотелось поставить собеседника на место, сказав ему что-нибудь резкое, но все же не настолько обидное, чтобы тот сразу в гневе встал и ушел. Но придумать ничего не мог и в конце концов выдавил из себя:
— Думал, ну и что из этого?
— Я знал, что вы так скажете, — печально, но без обиды сказал Махир Алтайлы и снова стал похож на многое повидавшего добродушного старика. — Однако причина вашего несчастья именно в том, что вы никогда всерьез не задумывались о том, что вы не кто-нибудь, а турок. А ведь вы настоящий турок, я в этом не сомневаюсь, я знал вашего отца! Это очень важно. Вот он, тот идеал, который должен вас вдохновлять! — И он решительно уперся указательным пальцем в стол.
Мухиттин посмотрел на толстый палец Махира Алтайлы, потом поднял голову и взглянул собеседнику в лицо. Он понял, что не может сердиться на этого добродушного, снисходительного, улыбчивого школьного учителя, пусть и находит его смешным и глуповатым. Однако важнее было другое: он чувствовал симпатию к этому человеку, неожиданно подошедшему к его столику читавшему его стихи и пытающемуся сейчас что-то ему втолковать, не боясь показаться смешным. «Теперь я понял: это пантюркист, вот кто это такой!» Неожиданную симпатию к новому знакомому портило всегдашнее презрительное и насмешливое отношение Мухиттина к пантюркизму и национализму вообще.
— И вот вы сидите здесь и отравляете себя алкоголем, пытаясь забыть, что несчастны! — провозгласил Махир Алтайлы. — А почему? Потому что у вас нет идеалов. К чему вы привязаны в этой жизни? К религии? Нет! К семье? Нет! К профессии? Нет! — Каждый раз, задавая вопрос, он загибал палец, бросал взгляд на Мухиттина и, в очередной раз увидев его пустые глаза, давал ответ сам. — К девушке? Нет! К развлечениям? Тоже нет! А как насчет поэзии? Да, здесь вы сказать «нет» не сможете, но посудите сами: если все остальное не имеет для вас ценности, то какой смысл в поэзии? Все остальное вы презираете; возможно, вы правы, но есть еще кое-что.