— Обычное занятие. Все как всегда, — сказал Джезми, поправляя съехавшие на нос очки.
— Тебе не нравится, как Балатц играет на скрипке?
— Не очень.
— А мне — очень. Особенно когда он играет в сопровождении фортепиано. По-моему, он мог бы стать великим музыкантом!
— Я мог бы не хуже сыграть с вами дуэтом! — сказал Джезми. Когда он начинал особенно сильно нервничать или волноваться, у него часто проскакивало это «вы» вместо «ты». — Мы могли бы сыграть Крейцерову сонату. Вы читали роман, который так называется?
Айше почувствовала какой-то неопределенный страх и раздражение.
— Нет, не читала.
В таких случаях Джезми обычно не упускал случая сказать что-нибудь язвительное насчет того, что Айше не читает романы, но на этот раз промолчал. Некоторое время шли молча.
— Кстати, что вы думаете о Хатайском вопросе? — спросил, наконец, Джезми.
— Ничего.
— Но должно же у тебя быть какое-то мнение!
Айше ничего не ответила. Мимо проехал автобус, подняв облако пыли; из окна автобуса на них внимательно посмотрела женщина в платке. Интересно, подумала Айше, что она увидела и о чем подумала. «Вот идет некрасивая молодая девушка и рядом с ней симпатичный молодой человек со странной коробкой в руках!» Думать об этом было неприятно.
— Ты так и не сказала, что будешь делать летом.
— Брат и мама хотят отправить меня в Швейцарию.
— Ты этого хочешь?
— Не знаю!
Джезми, как всегда, начал подробно расспрашивать: что думает по этому поводу старший брат, какие цели преследует мама, зачем именно ее хотят отправить в Швейцарию, что об этом говорят в доме, о чем вообще говорят в доме, нет ли вестей от брата Рефика? Айше отвечала неохотно и коротко. Единственное, что ее раздражало в этом мальчике, так это его всегдашнее любопытство ко всему, что происходит в семье Ышыкчи. Ответы Айше он выслушивал с напряженным вниманием, иногда неприязненно хмыкал, а порой и вздыхал, словно думал о каком-то недостижимом рае; потом начинал высказывать свои мысли и критические замечания по поводу услышанного. Высказывался он всегда с одной из двух позиций: или говорил, что домашние Айше в семейной жизни ведут себя так, как никогда не стали бы вести себя цивилизованные люди, живущие в цивилизованных странах, или же принимался объяснять, как не похожа жизнь ее семьи и других богачей на жизнь большинства турецкого народа. Потом Айше начинала уверять Джезми, что и ее покойный отец, и братья, и даже мама, в сущности, очень хорошие люди.
Сказала она это и сейчас, когда они уже подходили к казармам военной академии. Джезми привычно возразил:
— Я вовсе не говорю, что они плохие люди! Мне просто интересно, почему они такие. Я не могу понять, почему они не хотят жить более разумно и логично, более цивилизованно. У нас в Трабзоне есть такой Хаджи Ильяс-эфенди, богатый торговец. Известен своей приверженностью религии, но при этом занимается ростовщичеством. Да, дает деньги в долг под высокие проценты! Я могу понять, почему он настроен против реформ. Но ваша семья? Нет, я, конечно, не говорю, что они против реформ, я знаю, что они одобряют перемены в нашей стране, знаю, что они думают. Но я вижу, что они все-таки относятся к этим переменам как-то настороженно… Или без должного энтузиазма! А мне кажется, что городские богачи, то есть такие, которые знают, что такое Европа, иными словами, хорошие богачи, — должны принимать реформы всем сердцем. Но энтузиазма в них не видно. А темный, неграмотный народ ничего не понимает. Но в таком случае, Айше, кто будет двигать реформы дальше, кто? Неужели эта задача так и будет лежать только на плечах служащих вроде моего бедного отца, над которым в Трабзоне все потешаются? Или вроде меня, над которым в общежитии смеются, потому что я люблю музыку и разгуливаю с этим смешным футляром в руках? К тому же служащие тоже пытаются подражать богачам, хотят быть похожими на них.