Я лежу один среди всего этого ар-нуво. Не могу даже читать. Пытаюсь забыть о себе, читая «Исповедь», но после этой книги только о себе и думаешь… Листаю газеты. По всей Турции — суровые холода. Стали известны имена кандидатов в депутаты меджлиса. Буря потопила два судна. И каждое такое сообщение я перечитываю раз по десять.
24 декабря пятница
Болезнь не проходит. По-прежнему жар. От постоянного лежания в постели болит спина. Целыми днями читаю газеты и валяюсь осовелый, как Обломов. Перелистываю Вольтера и Руссо, который раз читаю одно и то же, и снова за газеты. В узкую щелку окна, которую видно с кровати, сонно смотрю на небо и на деревья. Так и проходит день за днем. Я стесняюсь своего больного, немощного тела, мне стыдно за свою сонную, нерешительную, заживо гниющую душу…
27 декабря, понедельник
Утром померил температуру — 38. А я-то думал, что в понедельник непременно поеду в контору. Решил, что выдержать еще один день в постели не смогу, оделся потеплее и отправился на прогулку. Дул холодный ветер. Я шел и смотрел на утренний Нишанташи, на лавки и магазины, на отправляющихся за покупками женщин, на спешащих с поручениями слуг, на детей, на деревья, на редкие машины… Дошел аж до трамвайной остановки у Мачки. Обратно ехал на трамвае. У нас на углу встретил Гюлер, сестру Саита Недима, она гуляла с собакой. Я знаю, что, когда я ее увидел, у меня на лице появилось странное выражение. И чувство у меня было какое-то странное, не то тревога, не то тоска. Очень плохо, что я придаю значение подобным вещам, но мне было неприятно ее видеть еще и потому, что я уже целую неделю не брился. Она спросила, не решил ли я отпустить бороду. Как глупо! Почему меня задевают такие пустяки? Что я делаю? Что я за человек такой? Где мое былое душевное спокойствие?
29, среда
Вечером в понедельник температура подскочила, дошла до сорока. Я снова слег. Позвали доктора Изака. У меня, оказывается, тяжелый грипп. Как же плохо все время лежать в постели!
31, пятница
Жар спал. Сейчас новогодний вечер. Внизу играют в лото. А я и не сплю, и делать ничего не могу. Чувствую себя лишенным личности предметом, у которого нет ни прошлого, ни будущего, — цветочным горшком или каким-нибудь дверным молотком. Да, я — дверной молоток, и ничего больше.
2 января 1938, воскресенье
Жар не спадает. Лежу, думать ни о чем не хочется.
17 января
Вот уже три дня, как встал с постели, но в контору пока не хожу. Доктор Изак сказал, что мне нужно еще дней десять посидеть дома. Курю. Целыми днями сижу в кабинете, читаю. Бородища отросла.
21 января
Я всерьез занялся чтением. Прочитал несколько книг по экономике и философии. Возвращался к Вольтеру и Руссо, но без прежнего восторга. Утром написал Омеру еще одно письмо. В своем последнем письме он приглашал нас с Перихан (или, если не получится, меня одного) весной приехать к нему в гости. Я серьезно думал над этим предложением. И до сих пор думаю. Я знаю, резкая смена обстановки должна пойти мне на пользу. Осман тоже говорил что-то в этом духе. Но в то же время он хочет, чтобы я как можно быстрее вернулся к работе. Эта моя болезнь, от которой я еще толком не оправился, возможно, и не грипп вовсе, а что-то другое. Легкие до сих пор не в порядке… И кашляю очень скверно, с хрипом. Перихан, когда слышит, как я кашляю, делает печальное лицо. Вот что я еще хотел написать. На днях я, к своему удивлению, несколько раз поймал себя на том, что думаю о Гюлер. Пытаюсь себе представить, чем она занимается, как проводит дни, какая у нее была жизнь. Обычное праздное любопытство, я в этом уверен. И все-таки почему-то решил, что об этом нужно написать. Какой сильный снег сегодня…
27 января
Вот и январь подходит к концу, а я так в конторе и не побывал.