Лучше бы, конечно, вообще избежать войны; но к концу тридцать шестого года уже было понятно, что война неизбежна. Любому дураку было понятно. Испания стала первым ее сражением, в октябре появилась «Ось Берлин Рим», месяцем позже был подписан «Антикоминтерновский пакт» между Германией и Японией. Угроза войны начинала постепенно заслонять все другие проблемы тем более, что проблема установления единоличного контроля над партией была к тому времени практически решена.
Собственно, не такой уж головоломной была и проблема войны. Он знал в общих чертах, что надо делать, какой должна быть эта война, представлял себе весь ее сценарий. Это пришло сразу, в одну из таких бессонных ночей.
К чему сводилась главная мысль сценария? Главная мысль сводилась к тому, что война должна быть долгой и трудной, должна потребовать предельного напряжения сил и предельного ожесточения. Долгая и трудная война озлобит армию и народ но не так, как империалистическая война озлобила армию и народ Российской империи, против собственного правительства. У нас, с помощью правильно поставленной пропаганды, озлобление будет направлено против внешнего врага, против иноземного пришельца, оно отодвинет на задний план и заслонит все внутренние неурядицы.
По какому же сценарию следует провести эту войну? Первый, решающий момент приграничное сражение должно быть проиграно. Отступить километров на двести, дать врагу проникнуть на нашу территорию; пустить его, так сказать, в наш советский огород, и чтобы он своим свиным рылом наломал в этом огороде побольше дров. Чтобы всласть там порезвился. Никаких слюнтяйских разговорчиков о «малой крови» крови должно быть много, очень много. Чем больше, тем лучше.
Потом будет позиционный период истощение человеческих и материальных ресурсов, длительное балансирование на грани равновесия сил. И только после этого последняя, завершающая ударная фаза.
Словом, долгая затяжная война. Война на измор. Такая война обессилит Германию, истощит ее ресурсы, покончит с ее нынешним показным благополучием. Но главное не в этом, ресурсы Германии и так не слишком велики; главное в том, что затяжная война мучительна для обеих сторон, приносит много трудностей жителям тыла.
А трудности озлобляют. Советский народ привычен к трудностям, но он будет предельно озлоблен против врага за дополнительные трудности военного времени, довоенная жизнь будет вспоминаться людям как сплошной праздник
Вот тогда и только тогда можно будет не бояться политических последствий контакта с побежденной Германией. Озлобленному солдату, ворвавшемуся наконец во вражье логово, будет не до сравнений, не до размышлений на разные ненужные темы.
Таким, с самого начала, был общий замысел разумный, политически правильный, дальновидный. Единственным его недостатком было то, что такой план ведения войны сразу отвергли бы как раз те, кому предстояло его выполнять: военные, высшее командование Красной Армии. Не Ворошилов, Тимошенко или Буденный эти говнюки не задумываясь выполнят все, что им прикажешь. Были, к сожалению, и другие Тухачевский, Корк, Уборевич, много, очень много других.
А на них рассчитывать не приходилось. Более того он был уверен, что Тухачевский и иже с ним обязательно объявят такой план войны никуда не годным, пораженческим планом. Все эти гордые своими непомерно раздутыми заслугами маршалы и комкоры, эти высокообразованные военные специалисты отличались чересчур прямолинейным, узкопрофессиональным мышлением, не способным учитывать сложную, диалектическую взаимосвязь между войной и политикой.
Чем больше он думал, тем яснее становилось, что Тухачевского придется устранить. Убрать, чтобы не помешал в самый ответственный момент. Но устранение Тухачевского было чревато далеко идущими последствиями, Тухачевский был не один, его бессмысленно было бы убрать одного все равно остались бы действовать многие другие, мыслившие точно так же, как и сам маршал. Выходило, что всех этих гамарников и якиров надо убирать вместе.
А их слишком много было. Убрать всех вместе значило бы практически ликвидировать высшее военное руководство, обезглавить Красную Армию. Не слишком ли опасно нанести ей такой удар накануне войны? Да, известная опасность в этом была.
Но гораздо опаснее, неизмеримо более опасно было бы оставить командование в руках этих людей, дать им возможность направлять ход войны; потому что в таком случае это была бы уже совсем не его война, так хорошо продуманная. Это была бы их война глупая, победоносная и политически-самоубийственная.
В том, что свою войну он выиграет, сомневаться не приходилось. Достаточно знать русскую историю, а он ее знал. Он сказал однажды, что царскую Россию били все кому не лень, и это действительно было так, ее в самом деле многие били. Но в то же время история свидетельствует и о другом: Россия могла проигрывать малые, локальные войны, но она не проиграла ни одной большой, всенародной войны. Если под вопрос ставилось само существование России, русские давили любого врага.
Задавили, хотя и не сразу, татар; задавили в смутное время поляков; задавили в Отечественную войну французов. Если будущую войну разыграть по правильному сценарию, гитлеровское нашествие окажется для Советского Союза куда более страшной угрозой, чем было для России нашествие Наполеона; так можно ли сомневаться, что мы выиграем эту новую Отечественную войну? Нет, сомневаться в этом было бы непростительным пораженчеством.
Все сводилось к тому, что без Тухачевского и иже с ним можно обойтись. В конце концов, войны выигрывают не только талантливые полководцы, войны в конечном счете выигрывает народ. Недаром марксистская теория учит, что движущей силой истории являются массы. Воевать можно не только уменьем, воевать можно и числом. Этой самой массой.
Осенью того же года он вызвал однажды ночью Ежова. Момент был самый благоприятный: процесс «Объединенного центра» успешно закончился, несмотря на явный саботаж Ягоды, троцкистские изверги были изобличены и понесли заслуженное наказание. Близилось к завершению следствие по делу второй группы вредителей и шпионов. Новый процесс предполагалось провести в начале будущего года на сей раз на скамью подсудимых должны были сесть Пятаков, Сокольников, Радек и их приспешники. НКВД готовил материал и на третью группу фашистских лакеев Бухарина, Рыкова и других двурушников, но с ними решено было пока повременить. Как только закончится январский процесс по делу антисоветского троцкистского центра, целесообразно будет созвать пленум ЦК и со всей остротой поставить на нем вопрос о недостатках партийной работы, об идиотской беспечности некоторых товарищей, чрезмерно увлеченных нашими хозяйственными успехами и закрывающих глаза на опасность проникновения фашистско-троцкистской агентуры в ряды партии. Со всей остротой поставить вопрос о бдительности.
Уже тогда, осенью 1936 года, слово «бдительность» не сходило с газетных полос, звучало все громче и настойчивее. О бдительности он и заговорил тогда с Ежовым.
Он хорошо помнит тот разговор. Нарком, недавно принявший дела от опального Ягоды, сидел в его кремлевском кабинете щуплый карлик с лихорадочно блестящими глазами больного животного на бледном от ночного образа жизни лице. Губы у него тоже были какие-то лихорадочные, пересохшие и в трещинках. Карлик, не отрываясь, смотрел на него своими блестящими синими глазами преданно, как собака, и в то же время почти бессмысленно, как обезьяна. Особым умом этот недоносок не отличался.