Я в штабе за тебя замолвил слово Готовься к следующему вылету Оставили тебя в списке. Понимаешь, желающих полететь стрелками лишек. Летчиков нехватка
Я промолчал. Не моральная компенсация ли за мою скромность по поводу взрывателей? Да нет вроде Мы давно в приятельских отношениях. Пусть он старший техник-лейтенант, а я всего старший сержант Покурим, посидим молча вместе. А то о чем-то поговорим таком, что не ведает наше тревожное «вернутся не вернутся».
Кончится война демобилизуюсь Мне бы по возрасту уже пару больших звезд носить, а вот все еще старлей заговорил инженер Я ведь и в самом деле инженер. Штатский! Не пропаду на гражданке! А то армия как женщина Насильно мил не будешь. А почему одного любит, а другого нет пойди спроси у нее!
Инженер плюнул на окурок, усмехнулся и тщательно, вращая ногу, втоптал его в землю. Он, видимо, счел неполной свою исповедь. Задумался, потом добавил, доверительно обернув ко мне свое бледно-желтое, в первых морщинах, лицо.
Выскакиваю!.. Не любит этого армия! А, признаться, люблю больше бомбовое вооружение Надежней, эффектней Да ведь мы так и называемся: бомбардировочная, стратегическая Стрелковое вооружение так себе. Аккомпанемент, не больше Я, знаешь ли, был старлеем еще до войны! Разжаловали. Потом до капитана дошел опять разжаловали!
Это было новостью для меня. Тишайшего нрава человек, весь в службе своей и вдруг: дважды разжалованный Такое услышишь от редкого летчика-лихача, который все же заставит себя назвать летчиком-асом! И то сказать больше в истребителях такие.
Я был весь любопытство. Выждав с достоинством, инженер принялся рассказывать
Еще до войны, в Белоруссии стояли Все каша да макароны. Мясные, конечно, блюда Аэродром возле реки Вилия. Рыбки ребятам захотелось. Сел я в лодку отвез пару бомбочек в середину кричу хлопцам: «тяни!» Меня к берегу а река как ухнет да таким смерчем в небо метнулась. А внизу, по течению наши: с бреднями Хороша была рыбка! Но вот незадача. Рыбачья артель план не выполнила, стали искать Дохлой много брюшком кверху. Начальство, то да сё Подать Ляпкина-Тяпкина Разжаловали
Потом во второй раз. Уже война шла. Полеты днем и ночью. Лётный состав хоронить не успеваем. А тут мороз под сорок. Ёлки-моталки долбим земной шар, искры под ломами, а ямки все нет. Земля, что ДОТ!.. Вот я и предложил бомбочкой. Людей пожалел. Мыслимый ли труд!
Да вот пожадничал Надо было одну да поменьше А я две пятидесятикилограммовые тушки. Те, что на центроплан вешаем. Опять переборщил. Все кладбище оградки, кресты, гробы все к богу, в небо метнулись. То небо против земли, а то земля дала небу сдачи Такая, стало быть, молитва
Ну, и мне от бога, знать, досталось на орехи. Во время войны с религией, с попами политика была. Лучше не связывайся! Опять разжаловали Вот и вся моя карьера
А чем на гражданке, после войны, промышлять будешь? Как без бомбочек любимых жить-то будешь?
Хорошо жить буду! В гробу я их видел эти бомбочки Ну их! Я ведь химик. Когда-то на Кемеровском химкомбинате работал В лаборатории. Тишина! Радио выключал, чтоб услышать, когда колбочки закипают Люблю тишину!
Тишина, ты лучшее, из всего, что слышал
Инженер удивленно на меня посмотрел. Что-то, мол, непонятно вдруг заговорил я. Я заметил: «Пастернак! Поэзия!» И он тут же закивал головой. Мол, сразу все понятно стало. То есть, мол, поэзии ей так и положено быть непонятной. Даже таинственной. Чтоб уважали.
И словно почувствовав эту тайну поэзии, смежил14 веки, помолчал. Но, видимо, счел все непозволительными отвлечениями на войне, вдруг распрямился и зашарил в брючном кармашке у пояса. Он достал свою «луковицу» «Кировские», Первого Госчасзавода. Только было собрался затревожиться как до слуха, с Запада донесся гул моторов, ежесекундно нарастая. Это была первая радость и она, точно посадочный прожектор ночью, полоснула по невзрачному лицу инженера. Первая, главная, радость, за которой еще стояло и последнее сомнение: все ли экипажи возвращаются. «Один Два!.. Три!!!» оба вслух считали мы. Все звено возвращалось целым из боевого задания. Мы кинулись в объятия друг друга, радуясь, как дети, и что-то невообразимое выделывая ногами.
Механики спешили к самолетным стоянкам.
Морось
Уже вторые сутки моросит дождь, в столовой запотели окна, допоздна горит утром свет, а все равно в зале сумрачно и уныло. Обычно после завтрака все разбредались гулять, а теперь всё чаще остаются за столиками с неубранной посудой, вяло о чем-то беседуют с теми, с кем сидят за одним столиком в столовой.
Администрация обдумчиво расписывает каждый новый заезд, стараясь, чтоб за каждым столом пришлось по двое мужчин и по две женщины. Хочешь не хочешь изволь по возможности ухаживать за своими закрепленными дамами, разговаривай, передай горчицу или соль: веди себя подобающе
Я смотрю, битки вам не по нутру, за угловым столом, чуть закрытом колонной и поэтому кажущимся самым укромным в зале, говорит романисту, своему соседу по правую руку, писательница-документалистка. А вы напрасно так! Они для желудка полезней, чем целое мясо! Ведь мясо пропущено через мясорубку!.. Желудок легче переваривает.
Романист, к которому обратилась соседка, морщится. Он в еде аскет. Ест все, что дадут, но мало. Он вообще не любит разговоров про еду. Женские темы! Да и вообще о чем здесь можно разговаривать. Еда потребность. Кой-как удовлетворил ее и занимайся делом! Если не гуляешь для здоровья сиди в номере, пиши свой роман. К тому ж словеса «Желудок» «Переваривает»
Видно, так уж на роду написано: одним крутить романы, другим писать романы Писать, конечно, занятие скучное. Главное, никогда не знаешь, что и как напишется! Ведь нет здесь готовых выкроек А то вдруг застопорит дело. Самого тошнит от написанного. Того и глядишь, всю рукопись свернешь трубочкой, и через колено, и в мусоропровод. Вместо камина Вместо печи огненной Тоже неплохо
Вот и уговариваешь себя, что надо гулять. Для здоровья. Мол, за этим, главным образом, приехал
Сидящий против романиста поэт он как раз не писал, а крутил романы (конечно, не с застольными дамами, с другими, с которыми на людях лишь раскланивался) толкует своей соседке, бывшей поэтессе, ныне сценаристке, о том, что он «ни чохом, ни граем»15 не ведает, каким он пишет размером, когда пишет свои стихи! Он демонически поднимает брови над очками, сам удивляясь своему неведенью. «Скажем, когда женщина беременна она точно знает: мальчик или девочка?».
Дама-сценаристка и бывшая поэтесса потупились. Поэт спохватился допустил бестактность. Дело не в самом этом слове «беременность», а в том, что не должен произносить он при тех женщинах, которым в жизни это не дано было. Вот и вторая, документалистка, тоже насторожилась, забыв вдруг о преимуществах битков перед «целым мясом». Стало быть, он и вправду неосторожно коснулся их, женского, тотема. Он впервые заинтересованно глянул на дам-соседок. Та пожилая, наверно, за семьдесят, а волосы крашены, губы накрашены. После чая на чашке, где пила, след от этой жирной помады Эта вроде бы помоложе, но палец о палец не ударит, чтоб что-то в ней напоминало о возрасте, вообще, что она женщина. Какая-то тусклая, мосластая, тоже, вроде него самого, в очках Все на ней висит ходячая вешалка в очках
Поэт умолк, принялся наблюдать за романистом. На губах поэта едкая улыбочка. Посмотрю-ка я, уважаемый романист, как ты сегодня отбиваться станешь от документалистки с ее битками! Поэт был бы рад, чтоб у них вышла, как обычно, перепалка!.. Пусть он, этот старый ворчун, учится обхождению с женским полом. И почему он один должен занимать дам за столом? Подряжался, что ли?