А ты что скажешь? Дейа тронула ее за плечо. В чем для тебя заключается счастье?
Амаль посмотрела в окно.
Чтобы мы всегда были вместе, сказала она.
Дейа вздохнула. Хотя Амаль была слишком мала, чтобы помнить родителей, когда случилась авария, ей еще и года не исполнилось, Дейа не сомневалась, что сейчас она думает именно о них. Но потерять то, чего не помнишь, все же проще. По крайней мере, не остается никаких воспоминаний, никаких картин, некстати встающих перед глазами и разрывающих сердце. Тут Дейа завидовала сестрам. Сама она вспоминала слишком много и слишком часто, хотя все воспоминания были обрывочные и смутные, как полуразвеявшиеся сны. Пытаясь осмыслить прошлое, Дейа сплетала эти обрывки в единое повествование с началом и концом, с идеей и моралью. Иногда она ловила себя на том, что меняет воспоминания местами, путается во времени, добавляя лоскуток то туда, то сюда, чтобы собственное детство казалось цельным и понятным. А потом уже и сама разобрать не могла: какие кусочки она и впрямь помнит, а какие просто придумала?
Хоть от супа и поднимался горячий пар, Дейе стало зябко за кухонным столом. Она снова покосилась на Амаль, рассеянно глазеющую в окно. Перегнулась через стол и сжала руку младшей сестры.
Не могу представить себе этот дом без тебя, прошептала Амаль.
Ну что ты такое говоришь, укорила ее Дейа. Я же не в другую страну уезжаю! Буду жить по соседству. И вы сможете в любое время ко мне заходить.
Нора и Лейла заулыбались, но Амаль только вздохнула:
Я буду скучать по тебе
И я по тебе тоже. Голос у Дейи дрогнул.
Свет за окном постепенно мерк, поднимался ветер. Дейа засмотрелась на кружащую в небе стайку птиц.
Вот бы мама и баба были живы, пробормотала Нора.
Лейла вздохнула:
Вот бы я хоть что-нибудь о них помнила!
И я, добавила Амаль.
Да я тоже помню мало, отозвалась Нора. Мне, наверное, лет шесть или семь было, когда они погибли.
Но ты хотя бы лица их помнишь, возразила Лейла. А мы с Амаль вообще ничего.
Нора повернулась к Дейе:
Мама ведь была красивая, правда?
Дейа через силу улыбнулась. Она плохо помнила мамино лицо только глаза, темные-претемные. Иногда ей хотелось заглянуть в голову к Норе, посмотреть, что она помнит о родителях, схожи ли воспоминания сестры с ее собственными. Но лучше всего, чтобы в памяти у Норы не обнаружилось ничего ни единого воспоминания. Так было бы проще.
Я помню, как мы все вместе ходили в парк, проговорила Нора совсем тихо. Устроили пикник. Помнишь, Дейа? Мама и баба купили нам по мороженому в рожке. Мы сидели в теньке и смотрели, как корабли проплывают под мостом Верразано словно игрушечные лодочки. Мама и баба гладили меня по голове и целовали. Я помню, как они смеялись.
Дейа промолчала. Тот день в парке был последним ее воспоминанием о родителях, но впечатления оставил совсем иные. Мать и отец сидели на противоположных краях пледа и не произносили ни слова. Насколько Дейа помнила, они вообще редко разговаривали, не говоря уж о каких-то нежностях. Она долго убеждала себя, что мама и баба просто очень скромные и стесняются миловаться на людях. Но даже подглядывая за ними тайком, Дейа никогда не замечала никаких проявлений взаимной любви. Дейа сама не знала почему, но в тот день в парке при виде родителей, сидящих на разных краях пледа, ее охватило чувство, будто она впервые по-настоящему постигла значение слова «тоска».
Весь вечер девочки болтали о том о сем, пока не пришла пора ложиться спать. Лейла и Амаль поцеловали на ночь старших сестер и ушли к себе в комнату. Нора села рядом с Дейей на кровать и принялась теребить одеяло.
Я хочу у тебя кое-что спросить, пробормотала она.
Мм?
То, что ты сказала Насеру, ты правда так думаешь? Ничто не может сделать тебя счастливой?
Дейа села в постели, прислонившись к изголовью.
Да нет впрочем, не знаю.
Но откуда у тебя такие мысли? Я тревожусь за тебя!
Дейа ничего не ответила, и Нора придвинулась ближе:
Скажи мне! В чем дело?
Я не знаю, просто Иногда мне кажется, что счастья вообще не существует по крайней мере, для меня. Я понимаю, звучит театрально, но Она запнулась, пытаясь подобрать правильные слова. Может быть, если никому не раскрывать душу и ничего не ждать от мира тогда и не разочаруешься.
Но ведь это ненормально жить с таким настроем, сказала Нора.
Конечно, ненормально. Но так уж я устроена и ничего не могу с этим поделать.
Не понимаю. Когда ты успела стать такой пессимисткой?
Дейа промолчала.
Это из-за мамы и бабы? В них все дело? Стоит о них заговорить, у тебя всегда становится такой вид, будто ты знаешь что-то такое, чего мы не знаем. Может, расскажешь?
Ерунда, отмахнулась Дейа.
А по-моему, вовсе не ерунда. Что-то там такое было.
От слов Норы у Дейи мурашки побежали по коже. Что-то было, много чего было, ничего не было. Вспомнилось, как она однажды сидела у порога родительской спальни, билась и колотилась в дверь, звала маму. «Мама! Мама, открой! Мама, ну пожалуйста! Ты меня слышишь? Ты там? Ты откроешь, мама? Ну пожалуйста!» Но Исра так и не открыла. Дейа лежала под дверью и пыталась понять, что же она такого натворила. Какой надо быть дрянью, чтобы собственная мать тебя разлюбила?
Но Дейа знала, что как бы подробно она ни описала и этот эпизод, и бесконечное множество других, Нора никогда до конца не поймет, что она тогда чувствовала.
Не переживай, прошу тебя, сказала она. Со мной все в порядке.
Точно?
Точно.
Нора зевнула и потянулась.
Тогда расскажи какую-нибудь историю, попросила она. Чтобы мне приснился хороший сон. Расскажи о маме и бабе.
Этот ритуал рассказывать историю на ночь зародился, когда погибли их родители, и соблюдался уже много лет. Дейа ничего не имела против, но не так уж много она могла или хотела воскрешать в памяти. Рассказывать историю это не просто воспоминания ворошить. Нужно выстроить связный сюжет, решить, о каких деталях лучше умолчать.
Например, Норе вовсе не обязательно знать, как вечерами Дейа ждала отца, прижимаясь лицом к стеклу так плотно, что наутро болел нос. Изредка, когда Адам являлся домой еще до того, как Дейю укладывали спать, он подхватывал ее на руки и озирался, дожидаясь, когда и Исра выйдет поздороваться. Но Исра не здоровалась с ним никогда. Она даже в глаза ему не смотрела, когда он переступал порог дома, никогда не улыбалась ему. Самое большее стояла в углу прихожей, в лице ни кровинки, челюсти крепко сжаты.
Но бывало и хуже: иногда по ночам Дейа лежала в постели и слушала крики Адама и рыдания матери за стеной, а потом еще более ужасающие звуки. Удар о стену. Пронзительный вопль. Снова крик Адама. Она зажимала уши, зажмуривала глаза, сворачивалась клубочком и рассказывала про себя какую-нибудь сказку пока не стихнет шум и не смолкнут мольбы матери: «Адам, пожалуйста Адам, перестань»
О чем ты думаешь? спросила Нора, вглядываясь в сестру. Что вспоминаешь?
Ничего, отозвалась Дейа, хотя чувствовала, что лицо выдает ее. Иногда Дейе казалось, что она грустит не своей грустью, а грустью матери, что, когда Исра умерла, все ее скорби переселились в Дейю.
Ну, сколько можно! проворчала Нора, выпрямляясь. По тебе же все видно. Расскажи мне все как есть!
Да нечего рассказывать. И вообще уже поздно.
Ну, пожалуйста-пожалуйста! Скоро ты выйдешь замуж, и тогда Ее голос упал до шепота. У меня же ничего от них не осталось, кроме твоих воспоминаний
Ладно, вздохнула Дейа. Я расскажу тебе, что помню.
Она села ровнее и откашлялась. Но правды она Норе не рассказала. А рассказала очередную историю.
Исра
Весна 1990 года
Исра прилетела в Нью-Йорк на следующий день после свадьбы, рейсом из Тель-Авива, который длился целых двенадцать часов. Город она впервые увидела с воздуха, когда самолет заходил на посадку в аэропорту Джона Кеннеди. Широко распахнув глаза, она прижалась носом к иллюминатору. Это была любовь с первого взгляда. Исру заворожили безупречные многоэтажные здания, сотнями вырастающие внизу. Сверху Манхэттен выглядел таким тоненьким, что казалось небоскребы, слишком тяжелые для этого крошечного клочка земли, вот-вот переломят его пополам. По мере того как самолет снижался, Исру все больше захлестывал восторг. Манхэттен из игрушки превращался в громаду, его башни и крепости взмывали вверх, словно фейерверки, невероятные в своей высоте и мощи. Исра ощущала себя песчинкой, однако не могла не восхититься их красотой небоскребы словно попали сюда из сказки. Прочти она тысячу книг, это не сравнилось бы с чувством, охватившим Исру, когда она жадно вбирала в себя открывшееся ей зрелище.