***
Подкова находилась к северу от реки. Это был изогнутый полукольцом многоквартирный дом, построенный еще Высоким народом: с горгульями, с пилонами, с потолками под три метра и гигантскими дверьми, до ручек которых приходилось тянуться на цыпочках. Смотрелась Подкова внушительно как любой кусок камня размером с гору, но последние лет двадцать жили здесь звери скажем так, далеко от вершин успеха. Улица выглядела соответствующе: стены, исписанные мелом; заброшенные трамвайные пути; сгоревший склад. Немного солнца в замерзших лужах.
Вызнав у управляющего номер квартиры, медведь пошел к скрипучему лифту, такому огромному, что туда мог бы залезть жираф. Лифтер седой осел с грустными глазами все время курил и кашлял, едва не выхаркивая наполнитель на пол. Михалыч старался не дышать.
Шестнадцатый! прохрипел осел и скрючился от очередного приступа внутренней копоти. Михалыч не удержался и бросил ему:
Курить набивку чернить.
Лифтёр без сил махнул копытом и поехал дальше.
Газовые лампы слабо освещали ряд дверей и вздыбленный ковер, похожий на спину мамонта. За стеной помурлыкивало радио.
Михалыч прошелся туда-сюда, пока не набрел на дверь с номером «1043». Встал на цыпочки и постучал. Подождал и постучал еще раз. Послышались тихие шаги, хрюкнул замок, и осунувшаяся кошечка уставилась на Михалыча пустыми зелеными глазами.
Чего вам?
У Михалыча сладко сжалось сердце. На минуту или две он забыл о цели визита и рассматривал хозяйку: низенькую, из черного вельвета, в голубом свитере и серых брюках. На голове у нее белело пятнышко, похожее на елочный шар, ужасно милое.
Ку-ку? спросила кошечка.
Мизалыч собрался с мыслями и представился.
Медведь в квадрате? Она фыркнула. Смотрю, ваши родители были оригиналами. Отчество хотя бы не Медведевич?
Пару минут они играли в гляделки, наконец, кошечка неохотно отошла и взмахом лапки пригласила его внутрь.
В квартире царил полумрак высоченный потолок терялся в темноте, шторы были задернуты, и только на столе горела лампа с зеленым абажуром. В ее свете виднелась пачка дорогой мелованной бумаги и пачка выпусков «Телеграфа».
Кошечка красиво присела на подоконник и закурила.
Будете? спросила она, протягивая исцарапанный портсигар.
Мех берегу.
Плохо получается.
Жилище выглядело не ахти. В углу корчилась от старости кровать, на журнальном столике воняла чашка с горой окурков. Повсюду валялись платья, кофточки. У окна замерли два чемодана но не так, как обычно замирают они перед дорогой, а так, будто потерпели кораблекрушение. Где-то была открыта форточка, и выл сквозняк.
Догадываешься, почему я здесь? спросил Михалыч. Стула он не нашел и, сняв шляпу, присел на расползающуюся пачку бумаги.
Кошечка затянулась, качнула головой. Дым от сигареты танцевал в темном воздухе что-то восточное.
Ты преследуешь Зубова с супругой?
Он женился на авокадо, хрипло сказала Софи.
Ты что, расистка?
Она овощ. Он заяц. Кто у них родится? Баклажан с ушами?
Послушай, киска
Софи, сказала она и раздраженно дернула хвостом.
Михалыч хмыкнул, потом хмыкнул еще раз, не сдержавшись, и наклонился вперёд.
Софи, ты молода. У тебя все впереди. Не трать свое время на прошлое.
Считаете себя умудренным жизнью?
Михалыч вывернул шляпу туда-сюда.
Скорее, потрепанным.
С чего вы решили, что я их преследую?
Ты знаешь, что она авокадо. Ты переживаешь не лучшие времена, судя по Михалыч обвел лапой комнату, а потом постучал по своему импровизированному стулу. У тебя пачка бумаги, которая тебе явно не по карману. На такой же писали угрозы.
Я подрабатываю в «Телеграфе». Мне этой бумагой выдают зарплату. Именно поэтому она мне и не по карману.
Софи
Если у вас швы разошлись, и синтипон вылезает наружу, это не значит, что надо остальных учить жизни.
Софи! Михалыч повысил голос, теряя терпение. Мне не обязательно доводить дело до конца, если ты обещаешь больше не преследовать Зубова с супругой. Мы с моей совестью, так сказать, можем прийти к соглашению и закончить расследование на этом визите. Деньги за заказ поделим. Выпьем по чашечке меда
Кошечка в последний раз затянулась и метко кинула окурок в чашку. Рассыпался сноп искр, освещая нацарапанную прямо на столешнице заячью морду и воткнутый в нее нож.
Идите вы, Михайлов, к черту со своей совестью.
***
Михалыч с тяжелым сердцем вышел из Подковы, сел в свой «ГАЗ» и стал ждать. Ледяные сиденья морозили спину сквозь плащ и мех, уши дрожали от холода даже под шляпой.
Один поросёнок пошёл на войну, второй поросёнок в церковь. Третий взял в лапы совок и метлу и что-то куда-то
Вельветовая кошечка выскочила из дома в коричневых сапогах и залежалом пальто угольно-черного цвета. Она прищурилась на яркое солнце, нагнула голову, прячась от ветра, и решительно пошла по трамвайным путям.
Плохой поросёнок, устало сказал Михалыч себе под нос. Очень плохой.
Он выждал, пока Софи дойдет до перекрёстка, завёл «ГАЗ» и, фыркая выхлопными, поехал следом. На повороте медведь огляделся: кошачья фигурка прошла к общественной остановке у «Импортпродторга», украшенного новогодним хламом по самую крышу. Теперь Софи ходила туда-сюда, нахохлившись и сунув лапки под мышки видимо, чтобы согреться.
Михалыч притормозил на противоположной стороне улицы и полюбовался кошечкой. Минут пять спустя он поймал себя на этом и отвернулся. Минут через десять из-за гребня холма звякнуло, и показался ярко-желтый трамвай с цифрой «7». Софи села в него, а Михалыч снял с ручника мотор посипел и затих.