Но баскетболом мы занимались всерьез. Каждый день, все время. Пятнадцать человек на тренировке в десять раз жестче чем все, что было дома. Все время бросали мяч, тук тук тук о полированные доски, идеальный скрип наших подошв. Мы отрабатывали игру один на один, мы отрабатывали два на два, мы отрабатывали два на одного. Отбивали броски в прыжке со средней дистанции, броски в прыжке с разворота и с трехочковой линии. Но уже на другом уровне. Парни из команды были сильнее, быстрее и умнее чем все, против кого я играл дома, в Линкольне, теперь я играю с мужчинами, не с пацанами, и в тот первый год я это чуствовал. Они все были на шаг с лишним впереди меня в воздухе, половину моих мячей блокировали или отбирали, и атмосфера вокруг меня словно обмякала и падала.
Быть круче. Быть сильнее и быстрее. Я должен.
После тренировок мы обычно сидели вчетвером или впятером в кафетерии, к коленям примотаны толстые мешочки со льдом, мы таращимся в тарелки с вялой говядиной и брокколи, есть не хочется, потому что тренер гонял нас как быков на кариде и мы еще не отошли. Столовая до балок потолка провоняла жирным горелым мясом, столешница холодная, в голове хули-хули[66]. От всего этого я чуствовал себя угашеным, хотя был трезв как Иегова.
Кажется, я только что заснул с открытыми глазами, сказал Грант.
Заснул, произнес Де Шон, я сам видел. А я пытаюсь не обоссаться. Как тут отлить, если я весь в этом? Он дрыгнул коленом, мешочек со льдом брякнул. Если уж делают нам эти компрессы, пусть тогда и памперсы выдают.
А ты что, восстанавливаешь водный баланс? Грант кивнул на высокий стакан, из которого пил Де Шон. Вечно он старается восстановить водный баланс, но с утра первым делом пьет диетическую колу. (Они жили в одной комнате, белозадый Грант, виггер[67] из Стоктона[68], и Де Шон из Эл-Эй[69].)
Мне нужен кофеин, извиняющимся тоном ответил Де Шон.
Так выпей кофе, придурок.
На вкус как твоя мама.
Ну хватит, сказал Грант. Я тут типа пытаюсь расслабиться.
Да ты весь семестр расслаблялся, сказал Де Шон, на занятиях по истории и вообще. Я, кроме экономического расчета, ни о чем думать не могу. Экзамен через два дня, я должен готовиться, а у меня голова, будто я укурился.
Как воздушный шарик, да? Как будто шея ее не держит.
Во-во.
У Гранта голова всегда так, сказал я. Наверняка он из тех, кто на занятиях ест клей на задней парте.
В началке, с этими своими большими ушами, подхватил Де Шон. Я это прям вижу.
Ладно в началке, я говорю о прошлой неделе, ответил я.
Де Шон с Грантом грохнули, прям взвыли от смеха, сложились пополам, и другие парни тоже.
Тогда я и почуствовал это. Я понемногу вписывался, становился одним из них. Мы чиркали по площадке до кровавого пота, работали вместе, как они говорили, хорошо, следущий пас дай посильнее, сделай точную передачу, или когда я в конце концов забросил несколько мячей в прыжке, они такие, вот, давай еще раз, и так всегда я знал то, что они в меня верят. Они видели, кто я и кем стану.
А дома? С начала семестра я звонил маме с папой, обычно сидел на кушетке, которую мы засовывали под нашу кровать-чердак, кушетка была клетчатая, зеленая как авокадо, в веснушках сигаретных ожогов, у стены напротив мини холодильник. Мой сосед по комнате, Прайс, царапал ручкой бумагу, делал домашку ноутбука у него не было, как и у меня. Наверное, мы были единственными без компьютеров во всем универе, такое чуство, что мне все время напоминали, откуда я родом и я говорил со всеми по телефону, с мамой, папой, Ноа, Кауи, по очереди.
Ну как погодка? спрашивал я каждый раз папу, потому что ему нравилось смеяться над моей мерзлявой задницей. Братан, отличная, каждый день, мы с мамой, Кауи и Ноа в прошлые выходные были на пляже, утром солнце, ночью дождик, просто супер. А как там в краю строганого льда?[70] Ты уже примерз языком к столбу? И со смехом добавлял: Не-не-не, говори давай, чё как.
Он рассказывал мне какие-то мелочи, потом трубку брала мама и тоже рассказывала о чем-то, но оба довольно скоро переходили к главному и такие, типа, видел бы ты, чем занимается твой брат. Каждый раз, в каждый мой звонок разговор непременно переходил на Ноа, что бы я не делал. Они говорили, что даже учителя не представляют, что делать с Ноа, он поглощает самые сложные курсы в Кахене, причем и по химии, и по гавайскому языку, и по матанализу, как будто это легкотня. О его успехах даже в Гонолулу Эдвертайзер[71] написали, и тут же пошли пухлые конверты, имейлы и звонки из колледжей, они буквально осаждали родителей, чтобы Ноа уже сейчас начал у них занятия. А родители отвечали, скорее всего, он поедет в Стэнфорд.
Я ненавидел эту часть разговора. Я и хотел, и не хотел знать, чем он занимается. Особенно чем он занимается по настоящему, я о его способностях кахуны, понимаете? Но мама обычно рассказывала только об очередной награде, которую получил Ноа, новых крутых курсах и прочем, а о других его качествах ни слова о том, чего мы до сих пор не понимаем. Хотела бы я знать, что с ним происходит, говорила мама. Он тебе не рассказывал?
Первые пару раз она спрашивала меня о нем, будто мы с ним общаемся за ее спиной, как обычные братья, наверное, мама просто не понимала, как обстоят дела.
В тот раз я огрызнулся.
Знаешь, сказал я, кажется, я в него больше не верю. Во всяком случае, так, как ты.
Да не во что тут верить, ответила мама, ты же сам все видел, собственными глазами, не будешь же ты это отрицать?
Я же не утверждаю, что этого нет, сказал я. Но почему тогда я ничего такого не чувствую? Если это боги, почему они не во всех нас?
Где ты этого набрался? спросила мама. Хоуле так на тебя влияют? Раньше ты так не говорил.
Я просто вижу, что вы не понимаете главного, ответил я. Полная стипендия, мам. Все, кто сюда приезжает, быстро попадают на драфт НБА. Каждый год. Впрочем, вы, наверное, не поймете этого, пока я не привезу домой первый чек на круглую сумму.
Я всего лишь спросила, разговаривал ли ты с Ноа, отрезала мама, и я не стал ей возражать. Мне хотелось сказать: может, я не чуствую того, что вы, потому что я единственный, кого заботит, как устроен мир.
Ноа мне ничего особенного не рассказывает, мам.
Это была правда. Когда подходила его очередь (причем я слышал, что папа с мамой уговаривают его взять трубку), мы с ним такие: ну что нового, ничего, я слышал, в школе будет новая лаборатория, угу, а у вас вроде намечается выездная серия, ага, круто, тут сейчас дождь, паршиво, я хотел пойти на пляж, ну а еще что нового, ничего, и у меня ничего.
И вот кстати дальше всегда была пауза. По ней я сразу понимал: в нем творится что-то такое, о чем он не расскажет никому. Но оттуда, куда я уехал, никак было не дотянуться туда, где остался он. Почему не знаю. Верните меня сейчас туда, и я мигом перепрыгну эту пропасть, даже если понадобится толкнуть слезливую речь на манер маху, типа как обнять его по телефону. Верните меня сейчас туда, и я скажу речугу как нефиг делать.
Во время этих семейных созвонов последней со мной обычно говорила Кауи. Наверняка мама с папой ее подкупали, типа, не пойдешь за покупками в Принц Кухио, если не пообщаешься с братом, но если честно, разговаривать с ней было лучше всего. И меня это удивляло не меньше, чем остальных.
Помню, как-то раз она такая:
С тобой они тоже так, спрашивают про Ноа?
Ага, ответил я. Каждый раз! Зачем они все время это делают?
Дин, я тебе клянусь, они, по-моему, иногда вообще забывают, что я существую, сказала Кауи. Они тебе говорили, что я вошла в список лучших учеников в Кахене? А еще в Национальное общество почета?[72]
Ей тогда было, кажется, лет четырнадцать, но я всегда такой, ого, потому что говорила она так, будто уже съехала от родителей. Я прям видел, как она сравнивает проценты по ипотеке и проверяет список вещей, которые надо взять на конференцию в Нью-Йорке, пока за бокалом вина разговаривает со мной, попутно разгадывая судоку.