Абита, что с
Подняв фонарь, Эдвард оглядел ее с головы до ног, в смятении поднял брови. Да, ну и вид, ну и зрелище сплошь в грязи и палой листве, чепец потеряла, мокрые грязные волосы прядями липнут к щекам, и вдобавок это Абита заметила только сейчас куда-то пропал один из башмаков.
Бедняжка, что с тобой стря
Эдвард, я потеряла его, потеряла! затараторила она с дрожью в голосе. Потеряла!
Кого? Кого потеряла?
Нового козла, Самсона. Самсон пропал. Прости
Эдвард окинул взглядом темные заросли.
Ничего, отыщем.
Нет, Эдвард, ты вначале дослушай. Самсон погиб. В яму упал. Упал и и сгинул с концами.
Осознав, что это для них означает, Эдвард переменился в лице. Без козла, без производителя, потомства от козочек по весне не дождешься.
Это точно?
Еще как, Эдвард. Вон вон пещера, а внутри яма глубокая, слегка запнувшись, ответила она и ткнула пальцем назад, за плечо. Он там, на дне. Я так виновата так виновата перед тобой я
Подняв руку, Эдвард обнял Абиту, привлек к себе, что проделывал крайне редко. Объятия вышли неловкими, скорее, отеческими, как и все его знаки внимания интимного толка, однако Абита знала: муж изо всех сил старается ее утешить.
Эдвард, ты меня что же, не слышишь? отстранившись, удивилась она. Самсон пропал из-за меня. Из-за меня. Ты же сердиться должен. Полное право имеешь.
Оставим эти тревоги на завтра, сказал он. Утро вечера мудренее. Будет на то воля Господа как-нибудь проживем.
На глаза навернулись горячие слезы слезы злости на Эдварда и не только. Нет, он, как всегда, из себя не выйдет, а лучше бы разозлился, лучше бы обругал ее, на чем свет стоит: может, тогда Абита злилась бы на собственную безголовость хоть чуточку меньше.
Это вовсе не Господь оставил калитку незапертой, зарычала она. Это я, я! Я во всем виновата. Нельзя же всю жизнь во всем винить Господа. Не выйдет из этого никакого
Довольно! с неожиданной резкостью оборвал ее Эдвард.
Однако Абита, уловив кроющуюся за резкостью слабость, решила ни на чем не настаивать, уступить: пусть без помех разбирается во всем по-своему.
Довольно, прошептал Эдвард и, развернувшись, усталый, подавленный, двинулся по склону оврага наверх, к дому.
Оглянувшись на темный зев пещеры, Абита последовала за ним.
Приближаясь к дому, Абита увидела белого жеребца, привязанного у крыльца.
«О нет, только не сегодня!»
Эдвард замедлил шаг. На миг Абите показалось, что он развернется и уйдет, однако муж шумно перевел дух и направился в дом. Абита двинулась следом.
Старший брат Эдварда, Уоллес, развалился в кресле, закинув ноги на стол. Те же, что и у Эдварда, волнистые волосы, карие глаза, высокий лоб, однако на этом все сходство заканчивалось. Во всем остальном Уоллес огромный, широкоплечий, развязный в разговоре и поведении, с квадратной челюстью, бравого вида малый, с какой стороны ни взгляни отличался от брата разительно.
Эдвард! воскликнул Уоллес, смачно жуя ветчину.
Перед тем, как отправиться в лес, Абита накрыла стол к ужину, и Уоллес не постеснялся угоститься одним-двумя небольшими ломтиками ветчины. Увидев это, Абита едва сдержала крик возмущения: ни солонины, ни ветчины у них больше не осталось, и денег на пополнение запасов в ближайшем будущем не предвиделось.
Тем временем Уоллес окинул взглядом ее измазанное грязью платье и волосы.
Осмелюсь спросить э-э
У нас козел пропал, сказал Эдвард, не добавив больше ни слова.
О-о понимаю, откликнулся Уоллес и вновь вонзил зубы в ломтик ветчины. Жаль, жаль. Соболезную. Надеюсь, ты, брат, не возражаешь? спросил он, подняв повыше огрызок мяса. Путь сюда был неблизок, а я до сих пор не ужинал.
«Прекрасно же знаешь, что мы возражаем», подумала Абита и перевела взгляд на мужа.
Как ей хотелось, чтоб муж призвал этого типа к порядку!
«Не спускай ему этого с рук, Эдвард. Скажи хоть, что мог бы из вежливости разрешения подождать! Один-то раз в жизни не позволяй ему вытирать о себя ноги!»
Э-э, протянул Эдвард. Что ж да, возможность поделиться дарами Господа дело хорошее.
Абита, продолжал Уоллес, принеси-ка мне капельку Эдвардовой медовухи. Горло промочить нужно: я ведь к вам с кой-какой новостью.
Однако Абита спешить никуда не стала. Во-первых, не в том она нынче была настроении, чтоб этот наглец ею командовал, да еще в ее собственном доме, а во-вторых, медовуха у них тоже подходила к концу. На исходе зимы почти со всеми припасами сделалось туго, и не в последнюю очередь из-за сидящего перед ней.
Подождав малость, Уоллес утер рукавом жирные губы и повернулся к Эдварду.
Что на нее нашло?
Абита, подай медовухи, велел Эдвард.
Но, Эдвард, ее осталось-то
Абита, сурово оборвал ее муж.
Эдвард, я
Абита! рявкнул Эдвард. Живей!
Уоллес заулыбался, откровенно позабавленный их перебранкой.
Ну и терпелив же ты, братец! Да, спору нет, нравом ты у нас кроток, но не слишком ли кроток, а? Конечно, я ведению хозяйства тебя учить даже не думаю, но, знаешь, уж лучше твердая рука дома, чем порка в деревне, на общинной площади.
Раскрасневшаяся от возмущения, Абита развернулась и твердым шагом направилась к буфету. Она хорошо, слишком хорошо знала: на людях пуританской женщине надлежит держать рот на замке, а со всеми мужчинами держаться неизменно почтительно и покорно. Это ей вдалбливали в голову с самого дня приезда, и в поучениях Уоллеса она, черт побери, совсем не нуждалась. С шипением втянув в себя воздух, чтобы хоть чуточку успокоиться, она открыла дверцу буфета и сняла с полки кувшин медовухи. Последний кувшин и то, судя по тяжести, почти допит.
Ухватив с полки кружку, Абита наполнила ее до половины и с грохотом водрузила на стол перед Уоллесом.
Да, когда эта рассердится, по ней все сразу видно, с усмешкой заметил Уоллес. Вон, щеки-то что малина!
Ты говорил, будто с новостью к нам? напомнил ему Эдвард.
Усмешка с лица Уоллеса разом исчезла.
Присядь-ка, Эдвард, сказал он, залпом опорожнив кружку. Абита, Эдварду тоже кружку подай.
Эдвард подсел к столу. Абита принесла ему кружку и налила медовухи.
И мне еще малость плесни, постучав по своей кружке, велел Уоллес.
Абита взглянула на Эдварда, а когда Эдвард кивнул, вылила в кружку Уоллеса последние капли едва хватило, чтоб дно прикрыть.
Скрыть разочарование Уоллес даже не пробовал.
Больше нет, отрезала Абита. Эта последняя.
Да-да, куда ни глянь, всем сейчас нелегко, вздохнул Уоллес и призадумался, собираясь с мыслями. Эдвард, похоже, мы с тобой здорово влипли.
Вот как?
Уоллес откашлялся.
Я с табаком старался, как мог это известно всем, так?
Над погодой властен только Господь, сказал Эдвард.
Это уж точно. Точней не бывает, продолжил Уоллес. Сам знаешь, я ничего не жалел, ни в чем не скупился пустился на жуткие хлопоты и расходы, чтоб раздобыть приличный сорт, тот самый новый, душистый лист, суливший такие надежды. Все сделал верно. Но да, ты совершенно прав, дождь вызвать мне не по силам. На это способен только Господь.
«А, так теперь у тебя погода во всем виновата? подумала Абита, едва сдержавшись, чтобы не хмыкнуть. Погода тебя, значит, заставила табак сеять, хотя куча народу предупреждала: в саттонской почве табак не уродится. Но разве ты, Уоллес, хоть кого-то послушал? Нет, ты же у нас самый умный! Умнее всех».
Уоллес на время умолк. Лицо его исказилось, будто он заново переживает какой-то кошмар.
Ладно. Я здесь не для того, чтоб заново все повторять. Посевы погибли, и затея наша не удалась. Что сделано, не воротишь. Сейчас речь о положении нашей семьи. Я за табак взялся ради всех нас. И ради тебя, и ради Абиты. Как тебе известно, я рассчитывал взять тебя в дело увеличить посевы за счет твоего участка. Почтить память отца и все, что он сделал для нас, создав фамильное предприятие.
С этим он воззрился на Эдварда, едва ли не требуя согласия.