Ещё одна яркая вспышка света заставила Миру резко дёрнуться и вновь оглянуться. Глаза, привыкшие к сумраку, не увидели ничего, кроме ослепительного белого шара, застывшего на дороге метрах в десяти позади них. Мире хотелось убежать, закричать, но она не могла даже открыть рот, не то что пошевелиться. Страх, ледяными щупальцами растекаясь по жилам, оцепенил её. Казалось, она перестала даже дышать. Голос, какой-то нереальный, словно механический, звучал в голове, но что он произносил, будто не доходило до её сознания. Она слышала слова, но не понимала их. В то же время ноги сами, точно не подчиняясь больше девочке, понесли её прямо к ослепительному сиянию.
– Мира!
Крик брата снял оцепенение, заставив её дёрнуться и отвернуться. Тими не успел отойти от кустов, где прятал корзинки, но теперь в ярком свете, исходившем от шара, было видно, что и кусты скрывали за собой нечто странное, медленно и неспешно надвигающееся на них. Больше всего это было похоже на крупный чёрный слизистый комок с маленькой шарообразной головой без шеи, огромными круглыми искрящимися глазами и морщинками, которые светились изнутри. Размером он был не больше мяча, но при этом постоянно рос и точно дрожал в воздухе. Постепенно увеличиваясь, он всё приближался к Тими, замершему совсем рядом, словно нащупывая мальчишку.
– Перстное облако! – Мира хотела закричать, но крик застыл в горле, она не могла даже пошевелить губами и только стояла и смотрела, не в силах ничего сделать.
Непонятный предмет всё рос и рос, приобретая яйцевидную форму и вытягиваясь, пока не достиг двух метров. Он медленно и неспешно наползал на них.
С перепугу дети не могли сдвинуться с места, ноги, ставшие ватными, отказались повиноваться. Между тем «яйцо» снова стало менять форму, превращаясь в огромный «рот с губами», а потом… выплеснуло изо «рта» поток тёмной жидкости, которая облила брата девочки с ног до головы. Тими отчаянно закричал и стал будто таять, растворяясь в воздухе.
Мира всё ещё не могла двинуться с места, она только протянула к брату руки и закричала. Светящийся шар за её спиной с резким хлопком исчез. Девочка дёрнулась и стала оседать на землю. Всё вокруг меркло и бледнело, точно затягиваясь дымкой.
– Ей тогда в деревне никто не поверил, конечно, – продолжал рассказывать Самон. – Но ведь Тими же пропал, не нашли его, да и её подобрали в нескольких километрах от села и совсем не на той дороге, по которой они с братом из леса шли.
– Чепуха это всё! – отмахнулся Миха, он был явно недоволен тем, что кто-то ещё взялся рассказывать страшные вещи.
– Не скажи-и, – обиженно протянул Самон.
– Таких историй тебе любая бабка в деревне с пяток расскажет, – Миха поднялся на ноги, – подумаешь, перстное облако, так и про ма́рра говорят. Они тоже людей забирают. Ерунда всё это! Бабьи сказки!
– Так они мёртвых, а он живой был, – упорствовал Самон.
Стояла глубокая тишь, лишь шелестели высокие стебли травы да трепетали кроны деревьев недалёкого леса. Неожиданно тишину прорезал душераздирающий заунывный далёкий вопль, от которого кровь застыла в жилах, а мороз продрал по коже, поднимая дыбом волоски на руках. Звук продолжался довольно долго: высокий, непрекращающийся, пронзительный, разрывающий голову на части.
Ребята вскочили на ноги и суматошно всматривались в темноту, постепенно звук стал удаляться и, наконец, затих. Всё вокруг опять было спокойно. Река серела в застывшей темноте ночи, широкой полосой изгибаясь, как огромная змея, ползущая вдаль. Туман, поднимавшийся от неё, уже почти достиг леса и мягкими островками растекался по ложбинкам и по лугу. Лошади паслись, изредка доносились фырканье, ржание и лошадиный храп. Лес тёмной громадой возвышался невдалеке, оттуда раздавались резкие крики ночных птиц.
– Птица какая-то, – мелко дрожа, произнёс Гапа.
– Дурной, где ты таких птиц слышал, – отмахнулся, вслушиваясь в тишину, Самон. – Не птица это. Это…
– Молчи, – резко осадил его Миха, – я сам дурак, что назвал. Говорил ведь вам, ночью нельзя их поминать. Придут они на зов. Так что давайте о другом лучше.
Он посмотрел немножко на пасущихся лошадей и, наконец, успокоенный увиденным, опустился на своё место.
– А вот ещё двойные… бывают, – он таинственно замолчал.
– Так их никто и не видел, может, и не бывает вообще таких! – хохотнул Самон.
– Хм, не бывает. Много ты знаешь, – не согласился с ним Миха, – тоже мне: «не видел никто».
– А ты видел, что ли? – иронично усмехнулся Самон.
– А то! – важно произнёс Миха.
– Да ну!
– А где видел?
– Расскажи! – раздалось со всех сторон.
– Ну ладно уж, расскажу, только чтоб молчок, это тайна страшная. Клянитесь, что никому ни слова!
Мальчишки запереглядывались, но подняли и начали сосредоточенно жевать комочки земли.
– Ну вот… – начал Миха.
Сначала тихий, но затем всё более нарастающий звук вновь раздался над рекой. Все замерли. Протяжный, звенящий, цепенящий душу – один из тех непонятных ночных шумов, которые возникают сами собой и так же сами собой прекращаются. Лошади встрепенулись, задрали головы, зафыркали и заржали. Ребята вздрогнули, переглянулись и тотчас соскочили на ноги. Собаки, сорвавшись с места, унеслись во тьму с громким лаем.
– Надо лошадей унять, – распорядился Миха.
– Что это?
Мальчишки бросились к табуну. Через некоторое время звон, разливавшийся в воздухе, затих. Лошади понемногу успокоились, собаки и пацаны вернулись, недоумённо пожимая плечами.
– Вчера тоже так было, перед грозой.
– Ладно, пустяки, бывает, – прищурил глаза Миха, шумно раздул и поворошил начавший затухать костёр. Искры ярким снопом взметнулись вверх и растаяли в ночном сумраке.
– Ты нам хотел про «двойных» рассказать, – вернулся к прерванному разговору Нита, когда все расселись возле огня.
– Ну, слушайте, коли не боитесь, – усаживаясь обратно и степенно, как отец, оглаживая одежду, произнёс тот. – Как-то вечером – уже темнеть начало – послал меня батька к Гетану – старосте нашему – записку передать. Ну, я подхватился и бежать; и только ко двору подбегаю, навстречу мне Ата выходит и вместе с ней ещё один… Я такого никогда не видел у нас на селе. Высокий такой и сухой, как палка, словно и не ел никогда вовсе. Обруч широкий на голове поблёскивает. Глаза у него такие тёмные, большие и не как у людей вовсе, а будто зрачка вообще нет, просто темнота в глазах стоит. На меня как зыркнет! А я в подворотню и спрятался, думаю, пережду и к Гетану позднее подойду, как они разойдутся. А они постояли ещё немного, поговорили о чём-то, попрощались, видать. И Ата к себе направилась, а этот костлявый обратно во двор к старосте пошёл. Я из подворотни выглянул и за ним смотрю. Хоть и страх меня берёт, а держусь. Думаю, что ж он мне посередь улицы да средь бела дня сделает? Смотрю, а в центре двора-то – ужас что! Стоит какая-то фиговина: сама вроде как прозрачная, да мерцает так, точно передёргивается, рябью разноцветной проходит. Ну, мне жуть интересно стало; я за ними тихонько во двор к старосте пробрался да и затаился, под крыльцом спрятался и выглядываю оттуда, интересно ведь.
А он такой Гетану строго так говорит:
– В общем, ты всё понял? Всё будет нормально, если сделаешь, как я сказал, – и голос такой сухой, каркающий, будто неживой вовсе.
Вот он, значит, со старостой попрощался, в плащ такой длинный чёрный запахнулся, да и к этой штуковине подходит. И вдруг на крыльцо как зыркнет да старосте ещё строже:
– Что же у тебя кто попало по двору шныряет!
Тот аж поперхнулся весь, оглядывается по сторонам испуганно: – Да никого ведь нету, – говорит.
Ну, мне уж совсем страшно стало, думаю, он меня видеть не может. В крыльце-то щёлочка малюсенькая, я сам в неё едва вижу; меня-то уж точно не видать, неужто, думаю, он сквозь деревяшки видит, раз меня заметил. Кто же это такой? И даже Гетан его боится.