Об этом Витыч и услышал от Егора.
– А то! – хвастливо согласился тот, не заметив, как его соседа скосило в лице от этой его реплики.
Ну повсюду это «АТО», куда не ступни, и в головах тоже – Егору и самому не нравилась увязавшаяся за ним раздражительность, но с Витычем это состояние нужно было перетерпеть. В собственных интересах. А интерес этот, в задуманном, уже давно из него рвался на волю.
– Поговорить хочешь? – неожиданно сам и предложил Витыч, переступив через тяжеленную «балду», к которой сам же когда-то и приварил металлическую трубу под свою широкую ладонь, и до этого гремевший ею на всю округу.
Он отошёл от гусеничного трактора Т-150, подкрашенного в нескольких местах красной кабины не в цвет, вытер свои ручища о колени и только после этого толстыми пальцами зачесал наверх, на макушку, серебристые кудри. Кудри потомственного казака, как сам говорил, оставляя «потомственный» на личное усмотрение тому, кому это было интересно.
Крепкий в теле, но не высокий и на немного ниже Егора, Витыч был широк в груди и тазу. И будто – без шеи. Оттого он смотрелся коренастым, а постоянно с растопыренными локтями – на борца классического стиля. Лицом грубоватый и мрачный, но улыбка преображала его в крепыша-симпатягу. Таким ему было удобно в кабине трактора, на который он пересел, став пенсионером по выслуге лет и по списку №1 в сорок пять лет. В совхозе, в «Первомайке», проработал до начала военных действий, а заехав как-то трактором к себе во двор, больше им и не выезжал – уже повсюду пахали мины, и не только поля.
Оба присели в тени, под старой грушей, на толстое бревно, которое давно – не бревно, а из под рук умельца, любящего сотворить эдакое, на удивление и загляденье, выкатилось однажды лавочкой да ещё и с мягкими сидениями. И прохлада от груши, и комфорт от сидения, и трактор, по ходовой части которого не ударяла больше кувалда успокаивали и расслабляли, насколько могли себе это позволить друзья и соседи.
Соседями они были для многих странными – не установили между дворами новый забор и, конечно же, чтобы был повыше прежнего, когда однажды упал старый, весь и сразу. А сдружила их профессия: оба – забойщики молотковой лавы. Бывало, что их посылали рубить уголь в разные смены – да куда там! Только – вместе, и чтобы в «уступах» – один над другим. Работа их сдружила, она же и приставил одного к другому, не просто так… Начальникам участков, многим – не всем, с ними не везло, потому что в морду прилюдно давали. Видели в своих «табульках» по зарплате обман – получи! Пили, как все: много, но на свои, заработанные, это – принцип. А весёлым Витыча мало кто знал – детей долго не было, да в тридцать пятую зиму от рождения жены… На небесах его Валентина, на небесах!
– Если честно, то давно с тобой хочу поговорить, – признался Егор. – Как жить дальше будем? Или, как сам собираешься жить? Так правильнее будет…
Витычу не понадобилось время на обдумывание, чтобы ответить.
– Я никуда отсюда не уеду! – произнёс он твёрдо, убедительно резко и со злостью в хрипловатом голосе, точно его об этом спросили.
Егору сразу захотелось похвалить друга за ответ патриота Донбасса, да сам же и не позволил себе это сделать.
Имея ноутбук, и не быстро, но научившийся тем не менее им пользоваться, он много чего прочёл о патриотизме – само время обязало к этому. И много чего за двадцать столетий наговорили умные люди о родине, о патриотизме, а ему запомнилось лишь одно высказывание: «Патриот – игрушка в руках государственных мужей и орудие в руках завоевателей». Умно сказано, а для их, с Витычем, Родины патриотизм так обильно измазан в крови своего же народа, что само это понятие пугает. Ко всему четвёртый год к ряду не обезличенные патриоты убивают без разбора себе подобных, как впрочем всегда до злосчастного 2013 года. Злосчастный потому, как он сам понимал, интересуясь на протяжение прожитых взрослых лет общественным мироустройством не любопытства ради, что майданы, подобно киевскому, позволительны лишь воспитанным людям. Потому Егор вдруг и засомневался, а надо ли посвящать и без него безрадостного судьбой человека и друга в свои личные планы; а воспитан ли он сам в той позволительной мере на такой же по сути майдан гражданского протеста. Вопрос? Вопросище! Но уже пришёл к Витычу, сидит рядом с ним, надеясь на его хотя бы понимание, и всё это – от личного желания противопоставить себя всем тем, кто играет людьми Украины как кеглями в боулинге. И это – железно! Так говорят, когда уверены в чём-то.
Егор заговорил привычно уверенно и понятно:
– Ты обратил внимание на то, что после миномётного обстрела посёлка никто из наших мужиков даже дрын в руки не взял? А ведь родной дом – та же Родина! Отдышались тем, что сами живы остались и по быстрому чемоданы собрали… Я бы их понял, если бы вернулись. Не все и не сразу – это как раз и понятно, но кто мог к этому времени уже вернуться. Без жён, без детей. Надеюсь, что в безопасном месте сейчас… Два года?! Ни один!.. Понимаешь меня?!
Я к матери сегодня ходил. Не стал ей об этом рассказывать. Женщины – для семьи…
Егор чуть был не выпалил в сердцах, что – «… и для детей», да не посмел это произнести. Витыч не подал бы виду, а после, с вечера, может, и запил бы. Ведь радость его любви к женщине, ставшей для него родной, лишь громко смеялась, и не так долго, как обманывали надежда и счастье отцовства.
Из-под серебристых кудрей, снова свисавших чуть ли не до вялых щёк, на Егора смотрели грустные глаза, а от тлеющей в душе не год, не два и не пять лет скорби утраты ещё и меняли свой цвет. Когда – желтизна настораживала, а не болен ли от подкараулившей тело хвори, а бывало, что душа печалью хмурилась и чернотой зрачков, больших, тяжёлых, или краснотой карих глаз, признавалась, что не спала и даже плакала.
– Не томи – без тебя тошно! Пришёл с чем-то или за чем-то, тогда не заходи издалека…
Проницательность Витыча Егора обрадовала. Теперь с ним можно было говорить в открытую.
– В чём-то я раб своих собственных принципов. Те же убеждения… Понимаешь! Но это мои принципы. А делать из меня раба, исходя из чьи-то принципов, такого я не позволю. Ни россиянам, ни вышитым крестиком… Никому! Хочу заявить об этом. Пусть наши «сепары» и «укры» узнают, что я никуда и ни с кем не пойду. Ни в Россию! Ни в Америку через Европу!
– И как же ты это сделаешь?
– Мы сделаем! Если рискнём своими жизнями. Умирать для этого не обязательно. Есть мысли о третей силе. Мы ею станем.
– Так это политика!
– Да! Но её заявит, как там …тезисы, концепции, …заявит танк, марки «Т-62М». И его боекомплект. Без одного осколочно-фугасного снаряда. Надеюсь, что без одного. Добавь к этому 2 500 тысяч патронов спаренного с пушкой пулемёта «ПКТ» и 12 ручных гранат.
– Так это же война!
– Война. …По принуждению к миру. Украина или станет федеральной республикой со статусом нейтрального государства, или теперь уже – снова окажется под Польшей, снова под Россией, на привязи как кабанчик у прочей европейских стран, а у Америки – тем же бешеным дворовым псом, каким стала.
– Ты это о танке, подбитом у моста?.. Я об этом же думал: о рабстве. Природа его мне не знакома, …мне железо понятней, а мозгами пораскинул – нас ведь с собственной земли выпроваживают! Согласен?
– Ещё и через кладбище!
– А это уж – по плану! Но и жить в оккупации как пришлых, так и своих…, это действительно рабство. …А услышат нас? Сможем?! Двое нас?! А кто …эти, снаряды в пушку забросит?
– Этого нам не нужно, чтоб убивать. И те, и другие – наши, за исключением наехавших советников да инструкторов. А они на работе!.. Но участок шоссе, поле «Первомайки» и наш посёлок пока ещё являются не подконтрольной «украм» и «сепарам» территорией. Это относительно свободная местность, чтобы отсюда пошуметь округой о третьей силе в военном конфликте.