Егор подходил к берёзовой роще, тихой и пугливой, словно вымершей птицами и запахами трав, и понимал, что расстроен ещё и тем, что идёт к маме, на сыновний поклон, а в голове… Да только как забыть такое? Чем ублажить душу, чтобы она замолчала и не изводила, не мучила тем, что мир чудовищ – это не выдумка. Это земная реальность, и чудовище просыпается в человеке тогда, когда он становиться самовлюблённым и самонадеянным кретином. И у сытости – один и на все времена недостаток: можно теперь и не работать. Пошалить хочется. А шалость с автоматом наперевес – это же как круто!
Таким же тихим и пугливым остался у него за спиной посёлок – то, что от него осталось. Выехали из него практически все. За несколько дней. Остались лишь четверо, одинокие и тяжёлые не на подъём, а верные своему убеждению, что родиной или живут, умирая на ней, или её и не было в принципе – так: временное место проживания.
Берёзы вымахали под небо, потому и не толкались, мешая идти, как бывало ещё тонкими они гнулись во все стороны. А то и ноги подбивали – Егор скупо, но улыбнулся, впервые с утра. Может, и за год. Глядя лишь в промежутки неба и касаясь, нежно и бережно, то гладеньких, то шероховатых стволов, он продвигался вглубь, кончиками пальцев как бы приветствуя и здороваясь с «повзрослевшими» бело-зелёными красавицами.
На могилку мамы он вскоре и вышел, не успокоившийся до конца и лишь с печальным смирением на конопатом загорелом лице. Обошёл надгробье, поцеловал задрожавшими губами высеченное на памятнике из серой гранитной крошки её фото, не совсем схожее в линии губ, которые его очень, очень давно целовали, а он ещё не знал, что мамины губы не мокрые, а самые верные и преданные. Пригладив голубенькие цветы, проросшие сами по себе, присел на траву и смотрел в глаза, родные, но не лучистые, какими ему запомнились, покуда разминал сигарету. Вздохнул отчаянно, закурил на вдохе – тяжко! Без мамы сам вырос, собственного сына можно сказать, что нагулял в молодости и он то же – вырос без мамки. А до войны уехал. И хорошо, что так.
«Один!» – грустило сердце Егора, а душа тосковало по Сашке, кому верой с любовью он в своей личной жизни отслужил как Родине. А до его рождения гонял полигоном на стальном коне в городе Остёр Черниговской области, в танковом учебном центре, и даже когда-то где-то прочитал, что от центра, прежнего и советского ещё, остался лишь один дорожный знак. Хотя читал и другое: «учебка» в Остре сохранилась и действует поныне. Если даже и так и эдак на самом деле, ничего это не меняло не для него, не в нём самом, старшине Егоре Иванив, инструкторе по вождению танков «Т-62» и «Т-64» и ведения орудийного огня. Дед Сашки, Константин Иванив, отслужив, увёз с Полтавы жену, а Егор, получив погоны прапорщика и запись в военном билете «Мастер-специалист!..», подал в отставку и без раздумий вернулся в отчий дом, к тому же с уже с готовым внуком. «На Донбасс!», как принято здесь говорить.
– Тяжело было, мама, – заговорил он от давнего желания выговориться, – Сашенька совсем малой, то – смеси…, то – пелёнки-распашонки. Ничего. Справился. Только страх мучил, очень. Когда спускался в забой. Переживал, что сиротой может остаться в любой момент. А мамка его наркоманкой была. Только я этого не знал поначалу. Никто не знал. Хотя служили с ней в одном полку. Лейтенант она. При штабе была. Умерла. Тосковал по ней долго. Безвольная. Такой родилась. И хорошей тоже. Тогда я и на сверхсрочную согласился. С ней побыть… А через два года написал рапорт об увольнении.
Уехал с сыном. Из Остра. Отцовы, баба с дедом, звали к себе, опять на Ровенщину. Оттуда я призывался в армию. Родня, спасибо им, помогли жить и вырасти без вас. Успокоили, обласкали. А когда написал им, что решил вернуться в Донбасс, работал уже. Рубил уголь на шахте «Митяевская-Дальная». Это в городе, а ближе – твоя школа, в которой ты преподавала. А я пятнадцать лет на молотке отработал. Не жалею. Главное, что сына вырастил. За мамку ему был, Галиной её звали, …и за тебя, мамуля-бабуля. Сейчас Саша – Александр Егорович! в Киеве живёт. Автомобильный салон у него. Бизнесмен! Молодец! Всего добился сам.
А то что с посёлком сотворили эти… – Егор чуть было не выругался – …и эти, и те, …да ну их, мам, всех к лешему! А Сталину вашему не надо было Галичину к советской Украине присоединять. Бандеровцев только и того, что выкурили из их схронов. …Разбежались, попрятались, затаились. Они себе подобных родили и воспитали их патриотами! Так они думают, что патриоты. А мир-то уже другой. Но Галичина, оказывается, живее всех живых! Хотя их последних воинов, с УПА, сажали, убивали и гнали как прокажённых – ты бы видела мама сколько их сейчас! И что не до смешного доходит, так, …а они ведь ничем не отличаются от ленинских-сталинских большевиков: набить морду, искалечить, а то и – повесить! И чем они лучше от тех, с кем сражались? Захватчики народов! Вот они – кто, и те, и эти!
Пуля убивает, а ум не должен быть пулей! …Столько лет прошло! Киев под ними. Президенты и правительства – их ставленники. В террористы нас, работяг от судьбы, записали без суда и следствия и зачислили в расходный штат… А что сами с – украинским! – Донбассом уже сделали? Ещё и Россия, вроде бы и заступилась за русскоязычных украинцев, но мы ей нужны всего лишь как буферная зона от НАТО. Заступились и – ушли бы к себе. Что тут непонятного: украинизируете кого хотите, но не русских. Ты ведь знаешь – в Кучино по переписи на девяностый год жили 52% русских, 46% украинцев, а остальные 2% – представители других национальностей. И не посмели бы украинские власти больше творить такое… Уже бы и мировая общественность не позволила!
Дым ещё одной закуренной сигареты резанул Егору по глазам, он болезненно зажмурился, но под сердцем по-прежнему болело гораздо и гораздо сильнее.
– …Свои своих же убивают, мама! А знаешь, как гражданскую войну назвали? Антитеррористическая операция!
Егор не смог не сплюнуть в очередной раз, точно произнёс что-то гадкое и омерзительное.
– И страшно так жить, в обществе убийц в военной форме и в мире убийц в костюмах от Brioni или Armani – это фирмы такие, солидные, по пошиву одежды, и в то же время позорно. России за Крым – уже не украинский, мама, – даже войну не объявили?! Но и вероломными руководство россиян не назовёшь. С 2005 года предупреждали, что если Украина возьмёт да и рванёт в ЕС и под НАТО, худо нам будет. Рванули – отобрали у нас полуостров. Затем Донбасс разорвали на две части, а виноваты в этом, оказывается, мы: кто здесь жил и остался жить. Убиты десять тысяч или уже больше украинских мужчин и парней, искалечили, и женщин тоже. …Я не виноватых ищу, мама. Я понять хочу: что мне делать?! Мне, мужчине, «Захиснику Вітчизни!». Во мне же ровенская и полтавская кровь! Тоже идти убивать? Кого?! И «сепары», и «укры» спасать меня пришли. А я их об этом не просил! И получается, выходит на то, что мне нужно от них самих спасаться. Одни привели россиян с оружием, другие зазвали европейцев и американцев, и тоже с оружием. Такая вот независимость сейчас, у ДНР/ЛНР и Украины.
Блик солнца ярче высветил лицо на памятнике и глаза будто бы округлились. Егору захотелось в это поверить.
– А я уже и не удивляюсь, мама. Козлиные войска зашли в нашу с тобой страну. Знаешь, почему козлиные? Любая армия – это лбы, рога, копыта и даже…, не стану это обозначать, а ум, если он есть – у военачальников…
Договаривать Егор не стал – мама посёлок всё равно не увидит!
Он поднялся с травы и подошёл с влажными глазами к памятнику. Склонился – поцеловал не совсем похожий портрет Надежды Иванив, не прожившую даже свою молодость, но всем и всегда теперь улыбающуюся, навеки! Отошёл на шаг, задержался у могилы, закуривая в третий раз – ушёл под сень берёз, но не в ту строну, откуда пришёл.