– Слушай! Только сейчас сообразил! У нас на Дону эти звёзды называют «Ковш». Странно! Откуда взялось название «Большая Медведица»? У нас в станице река так и называется – «Медведица». А почему созвездие так назвали, непонятно. Наверное, из других народов пришло.
– Наверное. Но казахи так не говорят.
Чуть помолчав, я спросил:
– А Полярная звезда у казахов есть?
– Конечно! Только называется Темирказык. По ней определяем направление на север!
– Ого! В Туркмении «Демиргазык» и есть «Север»!
– Да все тюркские языки похожи! Если знаешь туркменский, нигде не пропадешь!
Я улыбнулся:
– Знаешь, я тоже казах!
– Да-да! Какой же ты казах? С голубыми глазами, и казах?
И усы твои – как у казака, урядника! И чуб из-под фуражки лезет. Таких усов и чубов у казахов не бывает!
Удивившись проницательности капитана, я по привычке подкрутил свой казачий ус и подтвердил:
– Точно, казах я! Меня в Туркмении вычислили. Послушай вот. Ехал я в поезде из Ашхабада. В купе были пожилые туркменки, дайзы. Я решил потренироваться в туркменском языке. Изучал тогда по словарю. А в словаре этом, сёзлуке, было много загадок. Вот я и начал по-туркменски загадывать. Туркменки смеялись моему акценту, но понимали. И я понимал их. А потом одна и спроси меня: «Сен миллетим ким?»
– А! Кто ты по национальности!
– Точно! Я говорю, что казак, родом с Дона.
Туркменки, поглядев на мои слишком широкие глаза, недоверчиво покачали головами: «Ек! Сен, мегерем, татар!»
– Ты, наверное, татарин! – перевёл мне капитан.
– Так точно! Я сообразил, что «казах» у туркмен читается именно как «Газак». В общем, стал я казахом! Так что я – твой соплеменник!
– А в Казахстане ты был?
– Знаешь, только случайно не попал! После военного училища меня туда направляли, на китайскую границу. Но афганская война помешала. Срочно перебросили в Туркмению, а оттуда – в Афган.
Мамыров печально вздохнул:
– А подполковник Ладыгин служил в Казахстане! По-казахски хорошо говорил! Жалко, погиб! Может, «бойки» его порезали всего!
Мы замолчали, думая о Ладыгине и вообще о странностях военной судьбы. О мерзостях этой судьбы. Ведь подполковник Ладыгин с семьёй ютился в тесной комнатушке общаги в Воронеже, и собственная квартира им не светила.
Как не вспомнить великого Булата Окуджаву с его «Старой солдатской песней»? «Новые солдаты будут получать вечные казённые квартиры…»
Ладыгин тоже получит от благодарного государства такую вечную казённую квартиру…
Мамыров неожиданно спросил:
– У тебя позывной – «Газета»? А почему?
– Долгая это история! – усмехнулся я. – Вообще-то я подполковник. Срезали мне звание, срезали. А сюда отправили в ссылку. Должность у меня была – корреспондент. По всему Северному Кавказу. От Москвы я работал, от консорциума «Граница». Рассказывал о махинациях тыловиков, о расстрелах на границе. Вот и прижали меня, начали шить «уголовку». Донос написал полковник Петровкин, что я хотел их взорвать на хер. «Уголовку шили». Мне и посоветовали вместо «уголовки» понижение в звании и ссылку.
– Прям как Лермонтов! – уважительно сказал Мамыров.
– Эт точно! – согласился я.– Царским генералам правда тоже не нравилась. Прошло двести лет, а правда опять не нравится! Вроде уже не царские, а рабоче-крестьянские енералы! А «мысля» у них всё та же – как спрятать правду! Один генерал очень меня удивил. Это когда я корреспондентом был. Прилетаю к вам на Тусхарой. А здесь – главный «политрабочий» из Москвы. Иду представиться, как положено по Уставу. А он мне: «Как-как фамилия? А, Ильин! Это который плохие статьи о погранвойсках пишет!»
– И в чём это «плохо»? – заинтригованно спросил Мамыров.
– Вот-вот! И я спросил тоже. А генерал отвечает – мол, написал о вшах в Итум-Калинском отряде.
– Так вши на самом деле есть! – удивился капитан.
– Вот и я сказал генералу. Может, спрашиваю, я ложь высказал, или напутал чего? Генерал морщит свой узкий лоб, вспоминает. Потом говорит: мол, всё, конечно, правда. Но писать не надо.
Мы помолчали, вглядываясь в чёрную бездну огромного неба.
Мысли мои перекинулись на Лермонтова.
Точно так же, как мы сейчас, он лежал и смотрел в чёрное небо. И думал о странности бытия. Что там написал поэт о чеченцах, сражающихся с русскими войсками? Ага, вот:
«Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов».
Мамыров, похоже, думал о том же. Чтобы согреться, он встал, помахал руками, сделал несколько приседаний. И задумчиво сказал:
– Ничего здесь не меняется. То одна война, то другая!
– Странно! Я тоже об этом думал! Знаешь, как Лермонтов пишет в своем «Валерике»?
– Не, не помню. А что там?
Тихо, с выражением я продекламировал строки об удальцах. И добавил:
– Сто пятдесят лет прошло! И что изменилось? Опять на братний зов стекаются суровые люди.
– Ну да! – скептически хмыкнул капитан. – Сейчас всё по-другому! Ичкерийский спецназ «Эдельвейс» пришёл! Не с берданками, как у Лермонтова. С огнемётами и гранатомётами!
– И ПэЗээРКа! – усмехнулся я. – Знаешь, что мы нашли у боевиков? Зенитные комплексы! По нашей «вертушке» долбанули. Не попали, правда. Ещё одна странность – у них была карта Генштаба Минобороны РФ с грифом «Секретно»! Откуда карта? Кто-то продал?
– Предатели продали! – возмущенно сказал Мамыров.
– Хорошо что напомнил! – воскликнул я шепотом. – Я ведь писал о таком же предательстве. В Старгополе, штабе пограничного округа, сидел скромный прапорщик-картограф, и скромно продавал топографические карты Чечни, со всеми обозначениями – засад и всего прочего. Продавал секреты прапор, а предателем стал я, рассказавший в «гражданской» газете о предательстве.
– А нам не доводили об этом! – удивленно сказал капитан.
– И моя родная газета, «Граница», тоже не опубликовала! Редактор мой, Личман, наотрез отказался печатать. Мол, позор погранвойскам это. Моральный дух солдат упадет, бл..дь!
Мамыров поцокал языком и начал вглядываться в очертания мрачных холодных чёрных скал:
– Лежат там наши ребята!
Приподнявшись, я стал внимательно, до рези в глазах, вглядываться в место недавнего боя.
– Ладыгин – где-то там. Там же – погибший солдат. Утром забрать надо! – вздохнул я.
И вдруг увидел, что над местом боя поднимаются в чёрное небо, прямо к звёздам, бледные столбы света.
Я протёр глаза: «Что такое?! Привидения?»
Опять всмотрелся.
Белые столбы не исчезали.
– Капитан! – толкнул я Мамырова. – Посмотри! Видишь свет?
– Где? – насторожился Мамыров. – Может, «бойки» идут?
– Да нет! Из земли в небо столбы света видишь? Слабые, но видны? Или нет ничего?
Капитан всмотрелся:
– Точно! Есть! Так! Раз, два, ещё два! А что это?
– Б..дь, мистика! Наверное, души убитых в небо поднимаются!
Мамыров ущипнул себя, затем потёр ладонями лицо:
– Точно! Но почему всё это видно? Так не может быть!
Помолчав с минуту, он грустно сказал:
– Мы с тобой тоже могли там лежать. Слава Аллаху, живы остались. Давай спать! Утром опять бой!
«Вот нервы! Настоящий джигит!» – подумал я уважительно.
А сам по-прежнему не мог уснуть.
Чуть закрою глаза, сразу вижу своего деда Петра в 1942 году. В ровной, как стол, калмыцкой степи на него неумолимо прёт страшная махина танка. Прёт прямо по мелким окопчикам, где молча погибают молодые солдаты. Погибают, даже не думая убегать!
А сейчас я, его внук, тоже участвую в реальных боевых действиях. И смерть точно так же, как в 1942 году, кружит над полем боя, собирая свой страшный урожай.
Странные совпадения!
За что такое нашему народу? Точнее, всем нашим народам. Что за судьба-злодейка наказывает русский люд? Ведь каждое поколение участвует в войне и гибнет непонятно за что.
Но тогда, в 1942 году, фашист наступал. А сейчас чего такое случилось, почему люди опять убивают друг друга?
Да уж! Ещё Лермонтов сто лет назад спрашивал – какого хрена люди убивают себе подобных:
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,