Фенг в недоумении посмотрел на сонного петуха в корзине. « Птица, не более… Свернуть шею, да и дело с концом», – подумалось невзначай. – Но что, если все-таки это сработает? Встретил же я монахов… Правда, только и всего. Мало ли в городе бродит монахов».
Фенг поднялся. Нужно было идти искать ночлег; спать под городской стеной, как это делали селяне, Фенгу не хотелось. Все-таки он сын вельможи; беглец снова вспомнил об отце и почувствовал самый настоящий зуд. Фенг почесал темя и ощутил под пальцами приличную шишку – рука одернулась, словно он погладил скорпиона или ежа.
«Не может быть!» Но шишка на голове была, да еще какая. «Не иначе, как Петух наклевал! Вот стервец!» Пальцы машинально ощупали голову; затылок тоже ныл… И это меняло планы на вечер. Это меняло все! Не делая более никаких умозаключений, Фенг взял свой узел, взял корзину со злосчастным петухом и поплелся вниз по реке.
Глава 5
На второй день после спектакля Минжу нездоровилось. С утра он почувствовал озноб, сестры поили его подогретым вином и заставляли глотать пилюли женьшеня. К обеду их посетил доктор Ли, врач и прагматик, в совершенстве изучивший человеческое тело с его недостатками, интереснейший собеседник, которого специально пригласили к трапезе, ну, и ради больного. После вина, пилюль и детального осмотра доктора Ли Минжу все-таки стало лучше, и он вышел к столу.
В гостиной уже собралась приличная компания: несколько родственников с запада, которые гостили у них на то время; два известных художника-конфуцианца, чьи полотна заказывал сам император; Вейж – учитель математики и астрономии, исследователь буддизма в разных его формах и заодно большой охотник поспорить с кем бы то ни было; придворный аптекарь Вейюан, много лет практикующий Дао; семья крупного чиновника с юга, решавшего с помощью главного министра у императора какие-то важные вопросы, и с ними красавица-дочь, чье присутствие в доме имело определенное отношению к Минжу. Еще были знатные купцы из столичной еврейской общины, поддерживающие в финансовом плане различные реформы, продвигаемые господином Гуожи в государстве. У одного из них, по имени Аарон, тоже была дочь на выданье, красоты неописуемой, да к тому же получившая превосходное образование. Купец часто посещал их дом: с господином Гуожи его связывали дела, а дочка сопровождала отца в качестве секретаря. Стройная, всегда в строгом платье, с кожаной папкой в руках (евреи не сворачивали документы в свиток, а хранили их в виде отдельных листов). Когда отец Минжа с купцом уединялись в кабинет для решения своих, только им известных вопросов, Минж оставался с дочкой в гостиной и занимал её разговором о всяких пустяках, каждый раз поражаясь обаянию и остроте ума этой девицы. Звали ее Ревекка – необычное имя для Поднебесной, неясное и странное, слегка горьковатое, как хмель на губах… И сладкое послевкусие после беседы, словно от вина из одуванчиков. В отличие от императорского дворца, в доме цзайсяна(26) не придерживались церемониальной строгости. Работая всю жизнь в жестком регламенте дворцового устава, первый министр желал иметь дома отдохновение от всего, и от церемоний в том числе. Фактически, управляя Поднебесной, восставляя и низвергая императоров (хотя об этом не говорилось вслух), первый министр отличался терпимостью к инакомыслию и лояльностью к подчиненным. Его дом был открыт для всех, даже для опальных чиновников и генералов, страшно сказать – участвовавших в мятежах. Господину Гуожи удавалось выпросить у императора помилование и для них.
Из сказанного ясно, что, на обед в этом доме можно было попасть даже случайно, минуя традиционный прием хозяина, чаепитие в гостиной, все равно – ко времени или нет: появлялся гость, ставили прибор и приглашали к столу. Впрочем, первый министр мог себе позволить быть великодушным; за это его уважали все – от императора до последнего слуги в доме. За большим обеденным столом зарезервированным считалось только одно место – хозяина дома. Остальные места могли занимать все подряд, по мере появления в гостиной, хотя опаздывать к обеду было не принято. Еще бы! Попасть в этот дом стремились, наверное, все живущие в Поднебесной: здесь в простой непринужденной обстановке решались любые вопросы, как многолетние судебные тяжбы простых смертных, так и судьбы династий. И это было достоинством и привилегией дома Гуожи.
Минж присоединился к собравшимся почти незаметно; за столом шла жаркая дискуссия между учителем Ли и аптекарем Вейюаном, остальные им подсобляли с той или другой стороны. Собственно, эта полемика происходила в Поднебесной давно… Врач-анатом Ли методологически выводил аптекаря-даоса «на чистую воду».
– Мир серьезно болен, его нельзя излечить! – восклицал доктор, – Хотя лечение и является моей прямой обязанностью. Уж поверьте, уважаемый Вейюан, я знаю, о чем говорю. И это результат не только докторской практики. Нельзя, – он поднял палец вверх, – просто невозможно отделить в человеке область потребностей от области желаний. Пока существует необходимость дышать, человек будет хотеть это делать, а следовательно – желать себе страданий, пусть даже в самой непредвзятой форме, которую, например, вы бы назвали полным неделанием. И неважно, мастер ли это или простой земледелец, – это человек, не более того, с присущим ему органическим восприятием мира.
– Да, мы только люди, – подхватил мысль буддист Вейж, – и именно в таком виде мы постигаем жизнь. Вы же не станете отрицать, многоуважаемый Вейюан, наличие жизни во Вселенной в разных ее проявлениях. И поверьте мне как астроному, исследующему буддизм, у человека достаточно средств постичь её в состояниях, лишенных любых смущений. – Эээ нет, дорогой, – хитро прищуриваясь и помахивая пальцем, возражал ему доктор Ли. «Откажись от врага, принимающего форму желания» говорит Будда. В вашем случае, заметьте, стремление к совершенству будет ничем иным, как желанием. А я говорю об изначальном побуждении.
– Отсутствие доминанты тоже является доминантой, – слегка улыбнувшись, произнес Вейюан. – Но практика у-вэй(27) лишена желаний на уровне побуждений. Постигая себя, человек постигает Дао. Себя-то вы никак не перепрыгните.
– Сейчас да! – враз согласился доктор. – Но, сколько веревочке не виться, конец будет.
– Точнее, все вернется в изначальную неопределенность. Мир возвращается к Дао.
– Извините, но вы говорите о сансаре, не более, – возразил учитель Вейж. – Это ваше представление.
– Сансара безначальна, – продолжил Вейж. – Ни у одного существа не было абсолютно первой жизни, оно пребывает в сансаре извечно. Разве не такими характеристиками обладает Дао? Не вижу разницы, уважаемый Вейюан.
– А в чем должна быть разница? Кажется, только что вы рассуждали об отсутствии любых движений или желаний. По существу, это одно и то же, – махнув рукой, добавил аптекарь, давая понять, что с позиции Дао нет различий в проявлении материального. – Дао создает и питает мир, но не затрагивает свободу вещей; являясь мерилом абсолютной свободы, оно «вскармливает вещи, но не властвует над ними»(28).
– О, еще как властвует! – снова воскликнул доктор Ли. – Самим своим существованием, где-то рядом. Допустим, мир – иллюзия, а Дао – реальность.
Пусть даже сверхреальность, но рождающая иллюзию, полную страданий! И только так. Посудите сами, раз есть Ян, то есть и Инь(29); рядом с невозмутимым светом позарез нужна кромешная тьма, позволяющая определять различие между ними.
Доктор Ли торжествующим взглядом обвел сидящих за столом.
– Ну, нельзя же так все упрощать, эскулап вы наш, – возмутился учитель Вейж. – Кто ж тогда, по-вашему, сотворил такой несовершенный мир? И зачем?