Наталья Масальская
Любовь и другие обстоятельства
Конец романа
«Любовь никуда не уходит. Она изменяется со временем, но мы всегда безошибочно узнаем ее. Узнаем по запаху, по едва заметному дуновению судьбы, когда она входит в нашу жизнь.
Когда я впервые увидел Беллу, то сразу узнал ее. Я тогда был совершенно молод, и путешествовал по Сицилии в поисках вдохновения. Она стояла на берегу, одной рукой прикрываясь от ослепительного солнца, в другой – держала белый воздушный шарик, что танцевал в воздухе на длинной нитке под аккомпанемент ветра, готовый в любой момент сорваться и улететь. Как мне захотелось стать песком, что облепил ее тонкие лодыжки, ветром, что трепал подол ее легкого платья, солнцем, что, не стыдясь, ласкало ее кожу. Словно моя жизнь на мгновение остановилась, и я увидел, как она обрела цвет и смысл… Позже, сидя на открытой веранде летнего кафе, она призналась мне, что приехала сюда, чтобы отпустить прежние отношения. Отпустить. Какое простое слово и порой совершенно непосильное действие. Она всегда была сильнее меня. Любовь – как автобусы, говорила она мне, смеясь, – нужно только подождать, и подъедет следующий. После встречи с ней мне стало казаться, что любовь, это – поезд, несущийся на всех парах. Мы прыгаем в него почти интуитивно, с широко закрытыми глазами».
Он ощущал на лице свежий морской бриз, что трепал приспущенные паруса рыбацких лодок, стоявших здесь же – у берега, рядом с роскошными белоснежными яхтами. Во рту разливался горький вкус графита. Он задумался и не заметил, как по привычке сунул карандаш в рот. Солнечный день померк, и он снова оказался в полутемной комнате, где плотные портьеры на окнах не пропускали внутрь свет дня. На столе в ярком круге искусственного света лежал лист бумаги с началом новой главы. Черновики своих рукописей он всегда писал на бумаге. Как и письма ей – его Белле. Даже в те моменты, когда она находилась в соседней комнате. Эта была их игра. Они писали свои записочки везде и на всем: на салфетках в ресторанах, куда ходили по выходным, на обрывках его черновиков, и тогда умные философские мысли получали неожиданное, совершенно легкомысленное продолжение.
«Я чувствую запах твоих волос. Он, как наркотик, течет по моим венам устремляясь прямо в мозг. И я, как блаженный идиот, радуюсь пению цикад за окном».
Воспоминания, как отбегающая от берега волна, снова начали затягивать его в прошлое. Дверь открылась, и в комнату ворвался яркий дневной свет, ослепив его на мгновение. Он всегда садился лицом к двери. Чтобы видеть, как она входит. Как свет сначала обрисовывает ее маленькую точеную фигурку, и затем она появляется из него вся. С копной каштановых волос, в платье, прихваченном на поясе тонким ремешком. Он прикрыл глаза здоровой рукой, сердце рванулось в груди, сбивая дыхание. Даже после стольких лет оно все никак не могло успокоится.
– Добрый день, мистер Морро.
Перед ним стояла девушка лет двадцати пяти в узких джинсах и белой рубашке с подвернутыми рукавами.
– Я – Индия, – пояснила она, видя его недоумение. – Вам нужен был секретарь…
Индия с интересом разглядывала собеседника. Она помнила его совсем другим: высоким брюнетом с бездонными синими глазами. Он преподавал у нее на первом курсе английскую литературу. И сейчас она силилась рассмотреть любимого профессора в ссутуленном обросшем старике, что сидел напротив.
– Простите, я помешала вам. Я могу зайти позже.
Мистер Морро придвинул к себе блокнот, что лежал на столе рядом с рукописью. Откинув исписанные листы, он написал на всю страницу знак вопроса и, вскинув брови, уставился на испуганную гостью.
– А что значит вопрос? – неуверенно спросила Индия и с опаской посмотрела на мужчину. Она слышала, что после смерти жены профессор слетел с катушек и даже пытался покончить с собой, но то, что она видела сейчас – поразило ее. На ее счастье, дверь в кабинет открылась, и в него вошла миссис Донован. Экономка, что наняла ее. Индия с облегчением выдохнула.
– Я смотрю, вы уже познакомились? – с улыбкой сказала она и поставила на стол перед профессором поднос с чаем. – Можете хоть испепелить меня своим взглядом, – уверенно ответила женщина. – Но я уже устала смотреть, как вы мучаетесь, пытаясь печатать на своем ноутбуке одной рукой. Так что советую вам вспомнить хорошие манеры, а то, посмотрите, как вы напугали бедную девочку, – с этими словами она похлопала его по спине и пристально посмотрела в глаза, игнорируя его недовольство. – Присаживайтесь, моя дорогая, – сказала она, обращаясь к Индии, и поставила перед ней чашку чая. – Он совсем не страшный.
Стоило женщине выйти, как в комнате снова натянулась тишина. Индия судорожно думала, о чем можно было с ним поговорить, но так разволновалась после его «теплого» приема, что решительно ничего не приходило в голову. Она сделала глоток чая, чтобы только избавится от его пристального наминающего взгляда. Казалось, он решил устроить психологическую атаку и заставить ее уйти, но у Индии было пять младших братьев, и она никогда не бежала от трудностей. Особенно сейчас. Она чувствовала себя обязанной этому странному человеку. Когда-то он круто изменил ее жизнь. Его первый роман – «Дочь смотрителя маяка» – произвел на нее такое сильное впечатление, что сомнений в выборе профессии у нее не было – она хотела заниматься только литературой. Она поступила на его курс, потому что хотела, чтобы он учил ее.
– Наверное, вы не помните меня. Вы преподавали у нас английскую литературу на первом курсе. Я помню все ваши лекции, – улыбнулась она.
Он взял в руки блокнот. Индия с замиранием сердце ждала его вердикт.
«Когда вы сможете приступить к работе?»
Сначала она с трудом различала его убористый почерк, но со временем так привыкла, что ей стало казаться, что это – ее собственные записи. Иногда, покинув его полутемный кабинет, она подолгу смотрела на кружащийся в почти недвижимом воздухе снег, и мысли ее продолжали течь, как по реке, по строкам его романа. Профессор оставался таким же закрытым. Правда, его записочки перестали отдавать сарказмом. Делая перерыв, она рассказывала ему за чашечкой чая о лекциях профессора Трипа, который заменил его в Университете. Даже показала пару своих рассказов. Она не знала, читал ли он их. Он молчал, она боялась спросить. От мисс Донован Индия узнала, что его немота и частичный паралич, из-за которого он был прикован к инвалидному креслу – следствие психологической травмы. Она не вдавалась в подробности, но, как поняла из слов экономки, друг мистера Морро, который каждый вторник приходил играть с ним в шахматы, был по совместительству его психиатром. Именно он посоветовал нанять Роберту в помощь девушку-секретаря. Это могло благотворно сказаться на его состоянии. Это его затворничество, роман, который он писал день и ночь, как одержимый… Никто не произносил это вслух, но все понимали – он пытается попрощаться.
Его новый роман действительно не был похож на предыдущие его работы. Это был роман-монолог об ушедшей любви. Хотя, разве любовь может быть ушедшей?
Однажды Индия, воспользовавшись тем, что мистер Морро был занят игрой в шахматы, а миссис Донован ушла на рынок, пробралась в супружескую спальню четы Морро. Ей давно никто не пользовался – профессор перебрался в свой кабинет. Там он работал, там предавался воспоминаниям, там же, на кушетке, спал. Спальня была очень светлой, что контрастировало с его полутемным кабинетом. Индия с интересом разглядывала обстановку. На небольшом столике у окна стояли свежие цветы в прозрачной вазе. На прикроватной тумбочке лежала раскрытая книга. Казалось, хозяйка вышла на минутку и сейчас вернется, чтобы продолжить чтение. Девушка присела на край кровати и взяла книгу в руки. «Луна и грош» Моэма. Индия любила эту книгу. Она знала об одержимости. Только у ее демона было имя. Ему был посвящен каждый ее рассказ, он скрывался под вымышленными именами всех ее главных героев. Она отложила книгу обратно на тумбочку и выдвинула верхний ящик. Там, перевязанные голубой шелковой лентой, лежали письма. Когда она развязала непрочный узел, поняла, что это – записки, те самые, что они писали друг другу. Почти такие же, что она оставляла ему на столе, уходя домой.