«Какая же ты сволочь, – тихо говорит жена генерала, повернувшись к нему. – Все вы сволочи…»
* * *
Она направляет пистолет на молодого человека в мундире белогвардейца. Протягивая к ней руку, он залезает на подножку вагона.
– Люба! Люба! Поехали со мной, Люба!
– Нет, Александр, нет! Останься, ты должен отсидеть три года в тюрьме! Я буду ждать тебя!
– В Париж, Люба, в Париж!
Поезд трогается.
– Нет, дорогой, нет! Я люблю тебя, Саша! Я не отдам тебя врагу! – восклицает она и стреляет.
Он эффектно повисает вниз головой, сползая по поручням.
* * *
В одной из лож встает Сталин и делает знак рукой, и аплодисменты мгновенно смолкают. Он некоторое время молчит, а потом начинает медленно с расстановкой говорить:
– Мне… па-анравилась игра… ак-теров, дэ-ка-рации. Но… как сказал Аскар Уайльд… – он делает затяжку из трубки, – тот, кто на сцене на-зывает лопату лопатой тот… называет лопату лопатой. Виновные… будут наказаны, невиновные – нет. Продолжайте спектакль.
Хрущев машет из-за его спины платком.
– Люба… Люба… я люблю тебя, Люба! – орет белогвардеец, все еще свисающий с поручней вниз головой.
Закрывается занавес, все встают и аплодируют. Шкловская выходит из театра.
* * *
Открывается дверь лимузина с затемненными стеклами.
– Шкло-о-овская, – зовет Берия выходящую из подъезда жену генерала.
– Я?
– Ты-ты, – манит он ее пальчиком. – Иди сюда… садись.
– Э… а… в чем дело?
– Сейчас объясню.
* * *
Две женщины раздевают ее. Берия стоит рядом, опираясь о стол, и крутит на пальце пистолетик.
– Переодевайся, – бросает он ей на пол новое белье и платье.
* * *
Они идут по коридору. Она в чепчике и фартучке, с подносом в руках. Берия говорит ей на ходу:
– Зайдешь к Иосифу Виссарионовичу…
– Я!? – приостанавливается она и прижимает руку к груди.
– Ты-ты… зайдешь, когда услышишь «огня», зайдешь… вот тебе зажигалка… – кладет он маленький пистолетик на поднос, – щелкнешь и огонек поднесешь к трубке. Понятно?
– Почему я?
– Ты актриса?
– Как будто.
– Действуй. Стой! Что прикажет, то и сделаешь, – и он подводит ее к двери.
– Огня! – раздается из-за двери.
Она неловко перекрещивается, входит в комнату, подходит к сидящему в кресле Сталину с трубкой, подносит зажигалку, раздается громкий щелчок. Сталин вздрагивает и начинает хрипеть. Она роняет поднос и выскакивает из комнаты.
– Только тс-с… – говорит Берия и вручает ей букет – никому, а то сделаю тебе бо-бо.
Она спускается по лестнице в вестибюль театра.
* * *
На остановке два контролера пытаются вывести упирающегося вора.
– Позвольте, я заплачу штраф, – предлагает интеллигентного вида человек в пенсне, но контролеры не обращают на него внимания. – Ребята, а знаете ли вы, что Иоанн Златоуст сказал по вашему поводу? Ремесло мытаря нагло и бесстыдно. Это корысть, ничем не извиняемая, бесчестная. Хищение под видом закона.
– Иди, иди отсюда, законник, – злобно шипит один из контролеров. – Щас мы тебя заберем за религиозную пропаганду!
– По Муромской дороге… – поет вор. – Мне в сортир надо по нужде.
– Большой и малой, – усмехается контролер. – Заткнись, промокашка! Щас мы тобой подотремся в сортире.
– Дяденьки, – канючит вор, – за што, дяденьки? За што штраф берете? Да у меня и нет ничего! – выворачивает он карманы. – Да я и на трамвае этом не ехал, – указывает он на проезжающий мимо трамвай. – Девушка, подтвердите! Я на этом не ехал!
– Я вам верю, – говорит девушка в красном берете. – Я вообще склонна верить людям. Отпустите его, я за него ручаюсь. Я возьму его на поруки.
– Иди отсюда, сука! Щас в милицию заберем.
– За што, дяденьки?
– Плати штраф, мужик. До милиции тут рукой подать.
– А до смерти четыре шага, – поет вор.
– И-ди!
– А вот и не пойду.
– Не пойдешь, силой поведем: срок получишь.
– А я в сортир хочу, вот!
* * *
– Я увидел, – говорит вор, уставившись в отверстие в потолке уборной, над которым трепещет крыльями голубь, – что Ангел снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.
Сквозь щели и дыры дощатых стен начинают просвечивать косые лучи неожиданно выглянувшего солнца.
– Слушай, – говорит один из контролеров, – давай отпустим его. Говорит, как человек умудренный.
– Да какой он – человек: ханыга! Не видишь, что ли? – говорит другой контролер с возрастающей злобой. – Ты не только штраф получишь, тебе еще и срок впаяют. На лесоповал пойдешь.
– Эх, фраера… не ведаете, что творите. Я к вам и так и эдак, а вы все упорствуете. Когда предстанете вы пред очами Господа нашего, спросит он вас: какое доброе дело вы совершили? А вы скажете: честного вора отпустили с миром, а? Вам и зачтется.
– Станут грешные ошую, а праведные – одесную! – провозглашает контролер.
– Не судите, да не судимы будете! Отпустите меня Христа ради! Отойдите от бездны дерьмовой!
– Из дерьма вышел, туда же изыдешь, – говорит контролер и бросает окурок в отверстие.
– Я увидел звезду, падшую с неба на землю, – провозглашает вор, – и дан был ей ключ от кладезя бездны…
* * *
Рассыпая искры из-под колес, проносится мимо трамвай.
* * *
– Она отворила кладезь бездны, – продолжает один из контролеров, – и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи. И помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя…
Из отверстия начинает выходить дым от загоревшейся бумаги. Солнечные лучи гаснут в щелях.
– И из дыма вышла саранча на землю, – указывает вор на контролеров, – и дана ей была власть, какую имеют земные скорпионы…
– И сказано было ей, – добавляет второй контролер, – чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям…
– И вострубил второй ангел и когда снял он вторую печать… – продолжает вор, – вышел другой конь, рыжий, и сидящему на нем власть дана взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга, и дан ему меч губить все живое! И даже два! Оп… – втыкает вор два ножа одновременно в тела контролеров. – Что, мытари, приуныли? Прошу на выход, – отрывает он доску над ямой с дерьмом. – Нехорошо вы со мной, фраера, поступили: из честного вора мокрушника сделали. Кто соблазнит малых сих, сказано, тому лучше камень на шею, да в омут! На вот тебе кирпич: выполняй предначертание. Оп! – одной рукой он вынимает нож, другой слегка подталкивает одного из контролеров в грудь и тот плюхается в яму. – И когда он снял следующую печать, явился конь бледный и имя ему было «смерть» и ад следовал за ним.
В уборную входит какой-то человек, отводит в сторону пошатывающегося контролера.
– Житья нет от этих пьяниц, – благодушно произносит он и мочится. – Доску зачем-то сорвали. Если свет в вас тьма, то какова же тьма? Горе, горе тебе великий город Вавилон, город крепкий! – добавляет, выходя из уборной. – Ибо волшебством твоим введены в заблуждение все народы…
– И в нем найдена кровь пророков и святых, и всех убитых на земле, – продолжает вор. – Упокой, Господи, душу убиенного раба твоего… как его звали? – обращается он ко все еще стоящему в оцепенении контролеру. – Ладно, Господь разберется. Теперь ты! Ты меня пожалел, и я тебя отпускаю. Не двое ли было на ложе? Одного возьму, другого оставлю! Я тебя чуточку только подранил. Ежели выживешь, не охоться ты больше на людей! Опасные они, безжалостные…
* * *
Вор возвращается на остановку, запрыгивает на ходу в трамвай, в котором находится жена генерала с цветами. Рядом с ней сидит засыпающий человек с виолончелью между ног, по струнам которой скользит, извлекая жалобные звуки, его рука. Те же контролеры проходят мимо вора, не замечая его.
– Научились Р-родину любить, – указывает он на контролеров. – Фраера дешевые! Здрасти, – подсаживается он к жене генерала. – Я вас знаю. Помните, в гостях у вас был.
– Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек. Я вас помню.
– Вы в жизни красивее, чем на афише.
– А-а… может быть, может быть.
– Я за вас чё угодно сделаю. Если надо на пику кого посадить или еще чё…
– Помогите цветы донести.