А ещё она обожала смотреть, как закрывают стеклянные бутылки с молочной продукцией разноцветными крышками из фольги: белые – молоко, зелёные – кефир, белые с сиреневыми полосками – ряженка, голубые – снежок. Бутылки ехали по конвейеру к упаковочному агрегату. Над ним висели бобины смотанной и окрашенной в разные цвета плотной фольги шириной в десять сантиметров. Агрегат проворно упаковывал бутылки, и Лена могла часами стоять не шевелясь, наблюдая за его работой. На выходе оставались разноцветные ленты с дырками, и их можно было взять домой. Девочка украшала ими кукольный уголок.
Наступало лето, садик закрывался, и в семье остро вставал вопрос, куда деть ребёнка. Проблему решали как могли. Одно лето она ездила с папой по деревням. Отец стал заместителем начальника отдела снабжения на комбинате и контролировал поставки молока. То лето выдалось дождливым, плохие корма, нестабильные надои, и он каждый день мотался по колхозам.
Папа сажал Лену на заднее сиденье служебной машины, давал ей бутылку лимонада, печенюшки или вафельки, и так они путешествовали по его делам. Отец всегда носил светлые рубашки – однотонные или в мелкую тетрадную клетку. Он был добрым и внимательным. Селяне его любили и уважали и постоянно угощали Лену пряниками, домашними пирожками и леденцами. Ей это очень нравилось.
Как-то папина служебная машина сломалась, и они были вынуждены ехать в деревню на автобусе – единственном средстве передвижения между городом и селом. В основном это были ПАЗы. Народу в этих автобусах всегда было битком. Крестьянам впервые выдали паспорта, и они наконец-то смогли свободно перемещаться по стране. Сельчане везли из города разные вещи, хозяйственные товары, белый хлеб (ржаной пекли сами в печках), бакалею.
Пробравшись через толпу пассажиров, отец посадил Лену на крышку мотора рядом с водителем, и так она ехала до самой деревни. Шофёр вёл автобус очень аккуратно. Добравшись до места, они пообедали в колхозной столовой. Привередливая Лена с удовольствием уплетала деревенскую еду. Папа, посматривая на неё, улыбался.
Обратно ехали тоже в толкучке. В сумках и баулах пассажиры везли в город нехитрую деревенскую снедь: сало, птицу, яйца, топлёное масло, домашнюю сметану, лук, картошку, морковь.
Вечером Лена, сидя у мамы на коленях, оживлённо рассказывала ей, как они ездили в деревню, та слушала и улыбалась.
Потом пришла осень – и снова садик.
В шесть лет Лену повезли в другой город удалять гланды. В то время эта операция была поставлена на поток. Конец апреля, тёплая погода, почки на деревьях уже распустились. Хирург, большой мужчина в коричневом клеёнчатом фартуке, задумчиво смотрел на Лену. Медсестра крепко обхватила девочку руками, и пока та плакала, широко раскрыв рот, ей удалили гланды. Она только успевала выплёвывать мясные шарики. К вечеру дети, которым сделали такую же операцию, уже бегали по коридору, а у Лены не прекращалось кровотечение. На следующее утро, обессиленная, она неподвижно лежала на кровати и еле-еле выплёвывала кровь. Испуганная мама только и успевала менять марлевые салфетки. Она была в отчаянии и не знала, что делать. Врачей в отделении не было.
Первое мая, всех сотрудников больницы в приказном порядке отправили на демонстрацию. Остались только несколько медсестёр и один дежурный врач на все отделения. Зайдя в палату, он, увидев бледную, еле живую Лену, срочно отправил медсестру на демонстрацию за оперировавшим хирургом. На консилиуме решили переливать ей донорскую кровь. Девочку забрали у мамы, положили на каталку и повезли в операционную. Она плакала и тихо просила только одного – чтобы ей не разрезали животик. В операционной Лена потеряла сознание.
Очнулась она на следующее утро. Яркое солнышко весело светило в окошко. Лена чувствовала себя хорошо, кровотечение прекратилось.
– Еле успел, – с облегчением довольно пробормотал Ангел.
Душа улыбалась.
Ангел строго посмотрел на Душу Лены:
– Ты давай не буксуй тут, сразу сигнализируй.
Душа радостно светилась, глядя на Ангела.
– Не разорваться же мне, – с притворным недовольством добавил Ангел. – Мне за своим нужно смотреть… Глаз да глаз… В общем, если что, свисти сразу.
И Ангел исчез. Душа проводила его тёплым взглядом.
Мама дремала на стуле у её постели. Лене ужасно захотелось заварных пирожных. Она тронула мамину руку, и та тут же проснулась.
– Мам, заварных хочу, – улыбаясь, сказала Лена.
– Щас! – радостно ответила мама, украдкой смахнув слезу. – Отец!
Папа Лены спал на стульях в коридоре. Через секунду он появился, встревоженный и взъерошенный. Когда он увидел весёлую Лену и маму, у него свалился камень с души.
– Хотим заварных, – улыбаясь, сказала мама.
– Щас! – радостно заверил папа и рванул из палаты, но тут же притормозил и растерянно спросил: – А ей можно заварных?
Посмотрев на Лену, он добавил:
– Не обижайся, дочка, нужно спросить у врача.
– Иди, разбуди его и спроси, – твёрдо сказала мама.
Врач разрешил, и папа невесть откуда привёз здоровенный пакет с тёплыми заварными пирожными.
Глава 5
Павлик бодро шагает, держась за мамину и папину руки, на спине новенький, ещё пахнущий ранец. Осеннее солнце ласкает мягким теплом. Вокруг улыбки, цветы, нарядные детвора и взрослые, весёлые лица, радостная суета. Праздник. Первое сентября. Павлик идёт в первый класс. Душа ликует, Ангел снисходительно наблюдает.
В последние две недели в их доме царил ажиотаж. Мама и папа носились вокруг Павлика: примеряли, подшивали, подбирали, собирали, вспоминали, что забыли, находили, снова вспоминали, снова находили, хвалили и охали, чмокали и трепали, радовались. Ему это ужасно нравилось, он был центром вселенной.
Вечером Павлик убегал к друзьям. Гоняя по двору, они забывали о школе, троицу снова поглощала уличная стихия. Мишку и Сёмку тоже собирали в первый класс. Лишь изредка между делом они перебрасывались фразами.
– Мне такой здоровский портфель купили, коричневый, – заявил Сёмка.
– Везёт, – грустно сказал Мишка. – А у меня зелёный, с кошкой, фу. Девчачий какой-то.
– Почему девчачий? – спросил Павлик. – Девчачьи красные, а у тебя зелёный.
– Не нравится он мне, – недовольно сказал Мишка. – Не хочу такой.
– А ты попроси купить другой, – предложил Сёмка.
– Ага, попроси, – пробурчал Мишка. – Я сказал мамке, что не хочу такой. А она: «Если не нравится, пойдёшь в школу с затрёпанным, старшей сестры». И та лыбится, говорит: «Ага, иди с моим, я на него бантики повяжу, пойдёшь в школу с красивым портфелем». Замучила… И когда она только уйдёт от нас. Скорей бы замуж вышла и уматывала… Пять лет ещё терпеть, пока она школу кончит.
– А моя мелкая цветные карандаши у меня ворует, – улыбаясь, пожаловался Сёмка. – В садик их таскает. У самой их полно всяких, и пластилин есть. А она мои новые таскает.
– А мне ранец купили, – равнодушно сказал Павлик.
– Классный? – с завистью спросил Мишка.
– Не знаю, – ответил Павлик. – Мне пофиг. Родителям нравится.
Сёмка залез на верхнюю площадку деревянной горки.
– Тебе всё купили? – спросил он у Павлика.
– Наверное, – ответил Павлик. – По магазинам больше не ходим.
– А мне точно всё купили, – прислонившись к боковой стенке горки, сказал Мишка. – Сеструха проверяла.
– Жалко, что в разных классах будем учиться, – грустно сказал Сёмка.
– Угу, – нерадостно подтвердили Павлик и Мишка.
– А погнали к садику, – предложил Сёмка, – посмотрим малышню. Моя сестра должна гулять.
– Погнали, – согласился Павлик.
И троица, сорвавшись с места, умчалась через пустырь и площадь к садику в соседнем микрорайоне.
Не осознавая ещё, что такое школа, друзья не очень-то придавали ей значение. Для них это ещё одна старшая группа, так они думали. Их больше занимали сборы к ней, внимание, какое им уделяют, волнение родителей. А меж тем дети подходили к первой ступеньке взрослой жизни, с её грубостью, несправедливостью, коварством, обманом, разочарованиями. Ангел слегка нервничал, посматривая на Павлика, словно что-то знал.