– Вдоль или поперек?
– А вот догадайтесь! Да-да, совершенно верно! Теперь мы возьмем предметное стекло… Только нужно его хорошенько протереть… Зиночка, будьте добры, у меня пипетки все вышли. Благодарю. Теперь мы капаем на стекло канадский бальзам… Я капаю сейчас воду, если мы не хотим долго хранить образец. Да-да… А вот это стёклышко называется – покровное. Мы покрываем им сверху… Прижимаем… Надо следить, чтоб пузырьков воздуха не попало между стеклами. Теперь вот так… Убираем лишнее промокашкой… Подкручиваем вот тут… Можно начинать наблюдение! Вот это окуляр. Вы видите?
– Похоже на горы, только зимой, когда земля голая, – после долгого молчания произнесла Лена, не отрываясь от окуляра.
– Эдакие горы, они таятся в каждом зёрнышке, что мы мелем на муку. Вам нравится?
– Очень.
Лене в самом деле все нравилось. Карты на стенах здесь и те были не такие, как в школе. Не просто карты, а раскрашенные смелыми стрелами – маршрутами былых экспедиций.
– Эй, други! – воскликнула, шумно вбегая, невысокая девушка со спадающими на строгую жакетку неакадемического вида косичками. – Команда всё бросать! Рубцов зовет к себе! У него альфа переглянулась с омегой, грушу нельзя скушать, и по сему поводу – традиционная драконья пирушка!
– Вавилов одобрил монографию? Так, Лизонька?
– Кому Лизонька, а вам – Елизавета Николаевна, – строго ответила одному из молодых ученых девушка. – Да, монография по среднеазиатской груше пошла в печать. Рубцов ликует.
– Ну, хорошо, Елизавета Николаевна. А вот Елена Николаевна, – не смутился тот, указывая на Лену. – Почти тезка. Елена Николаевна, а вы когда-нибудь превращались в дракона?
– В шутку?
– Помилуйте, какие шутки! Сами увидите!
Проистекло общее шумное передвижение в другую лабораторию. Похожую на первую, только поменьше. Но на главном из лабораторных столов красовались не совсем лабораторные вещи. Стояла и вазочка с конфетами: шоколадные «Синяя птица», молочный «Старт» и Ленины любимые «Шары Шуры». Красиво располагались апельсины, виртуозно почищенные «в серпантин», а вокруг них теснилась добрая дюжина стаканов. Имелось и три бутылки шампанского. Очевидно, только что принесенные из магазина, теплые даже на вид.
– Я как знал! – Хозяин лаборатории, в тех же летах, что и Георгий Карлович, но совсем иной – веселый, круглолицый, вытащил из сумки еще бутылку – с крем-содой. – Гостье нашей шампанеи покуда не положено. Но драконить ведь можно и лимонадами.
Ученые, со смехом и шутками толпившиеся около стола, разбирали стаканы. Хлопнула пробка в чьих-то руках, вторая. Какая-то из молодых женщин, как водится, хлопка неимоверно «испугалась».
– Валяй, Картофельный Человечек! Доводи до ума, твой черед!
Тот, к кому обращались, не очень походил на свое прозвище. Он был высокого роста, атлетического телосложения, а нос имел вовсе даже не «картошкой», но скорее греческий. Однако же откликнулся действием, принявшись что-то то длинной ложечкой то ли разливать, то ли разбрасывать по протянутым бокалам. Не поймешь: белесые, поблескивающие то ли шарики, то ли кубики.
Лена тоже протянула свой бокал с шипящим напитком.
С шампанским, улучшенным сим непонятным образом, что-то происходило. Показалось ли Лене, что оно стало много более бурным?
– Ну, за грушу! Чтоб хорошо росла!
– И, как всегда, – за шефа! Жаль, в Москву отъехал…
Прозвенев, стаканы коснулись губ. А дальше… Ой!
У кого первого из ноздрей повалил серебристый дым? Дым клубящийся, бело-серебряный, холодный даже на вид?
Вскоре этого сделалось уже не разобрать. Дым выдыхали все, стол заволокло как туманом, только звучал дружный смех.
Лена храбро отпила свою крем-соду, которая неожиданным образом оказалась охлажденной. Белесый ошметок таял и в ней. Теперь пар валил клубами и из ее собственного носика, приятно щекоча нёбо.
– Юрий Сергеевич, что это такое? – тихонько шепнула она, выждав немного – столько, сколько понадобилось для того, чтобы сделать еще два удивительных глотка.
– Жидкий азот, Елена Николаевна, – улыбнулся Задонский. – Это газ, сильно сжатый. Не опасайтесь, он решительно безвреден, употребляемый подобным манером. Мы попросту так шутим. А на самом деле жидкий азот очень нужен для лабораторных работ. Елена Николаевна, а конфеты? Вы, вероятно, любите эти, «Синюю птицу»? У них очень уж красивые билетцы.
– Нет, я люблю «Шары Шуры», – Лена протянула руку к поднесенной ей вазочке. – У «Синей птицы» красивый фантик, а внутри невкусное пралине. А «Шары Шуры» – они с полосатым суфле.
Хозяева уже немного отвлеклись от Лены, и разговор вокруг звучал словно на иностранном языке. Но говорили о чем-то, вне сомнения, интересном и веселом. Что бы ни означали эти «гомологические ряды» (Лене представились шеренги солдатиков), но о скучном так не говорят.
…Вместо пяти часов пополудни, когда обещано было воротиться в Эртелев, они только из института вышли в половине седьмого. (Рабочий день завершался в шесть, но «вавиловцы», к вящему недовольству вахтеров и гардеробщиков, имели манеру этим великолепно пренебрегать.)
У Лены немного кружилась голова. В голове же в свой черед кружились эндоспермы, зародышевые корешки, клетки и зерновки. В глазах рябили узоры, показанные микроскопом, в носу еще щекотало холодком, ноги заплетались, а ботинки казались слишком тяжелы.
– Вы устали, Елена Николаевна, – озабоченно заметил Задонский. – А поедемте-ка в такси. Хороший повод прокатиться в автомобиле в седьмой раз.
– Не надо, Юрий Сергеевич, – к удивлению молодого ученого, ответила девочка. – Пройдемся так. Мне хочется… подумать.
– Как угодно, – Задонский улыбнулся, но следующие слова девочки стерли его улыбку, словно промокашка – лишнюю каплю с приборного стекла.
– Юрий Сергеевич, вы ведь нарочно придумали как раз сегодня? Всё это? Чтобы я не огорчалась из-за церкви?
Ну вот, только что была маленькая и придирчиво выбирала конфету, а теперь этот взрослый испытывающий взгляд.
– Не вполне так… Вернее сказать, и так и не так. – Задонский заговорил всерьез, без скидки на возраст. – Видите ли… Чтобы отвлечь человека от грустных мыслей – его можно пригласить в кинотеатр. В парк, покататься на лодке или на каруселях. В кафе, поесть мороженого. Но я пригласил вас сюда, в ВИР. Вы ведь верующая, Елена Николаевна?
– Да! – четко и мгновенно ответила Лена, как обыкновенно говорят дети о взглядах, вложенных воспитанием. Дети, еще не прошедшие искусов становления собственного мировоззрения, не изведавшие страшноватого холодка колебаний.
– Тогда вы должны знать. Есть вещи, которые не сможет уничтожить никакой злонамеренный человек. Что нужно для совершения главной тайны Литургии?
– Хлеб и вино.
– Вином занимаюсь в этой жизни не я, – Задонский рассмеялся. – Но и без пшеницы христианству нельзя. Вы помните, на тайной вечере Иисус Христос сказал: «Сие есть тело Мое». Храмы можно разрушить. Но стены восстановимы, Елена Николаевна. Картинки людского безумия меняются быстрее, чем в вашем калейдоскопе. Но покуда есть пшеница – Господь Иисус Христос не бесприютен в России. Никакая власть, даже самая безумная, не попытается идти войной на пшеницу.
Господи помилуй, мелькнуло в голове Юрия, я же говорю с ребенком! С ребенком одиннадцати лет! Не лучше ли было в самом деле покатать на лодке?
– Я поняла, Юрий Сергеевич. – Лицо Лены приняло свойственное ей иногда торжественно-серьезное выражение. – Я поняла вас. Литургию можно служить и под открытым небом. Некоторые так делают, я знаю. Главное, что церкви построены нами, людьми. А хлеб – послан Господом для того, чтобы Сын Его все время был среди нас. Правильно?
Гулявшие с утра тучки вдруг разорвал луч вечернего яркого солнца, ударивший, словно молния, в Медного Всадника. Одно мгновение памятник сиял – словно изваянный из огненной стихии.