– Гнильё, поди, всякое варите, что выкидывать пора, а денег берёте – будь здоров.
– Не хочешь – столуйся сам, дело добровольное. Лавка харчевая рядом стоит, можешь там в счет жалования товар брать.
– Тоже знакомо, – усмехнулся Михаил, которого забавлял разговор. Ему нравилось смотреть, как приказчик, привыкший во время найма рабочих чувствовать себя самым важным человеком в округе, вынужден терпеть расспросы какого-то заезжего наглеца, которого раньше за такое просто выгнал бы взашей. Видимо, совсем дело было швах. – В лавке дороже всё, вот и торгуешь в долг, лишь бы брали.
– Не моя это лавка, – визгливо вскрикнул приказчик. – Не хочешь – не бери. Я тебе продовольствие искать не буду – сам справишься.
– Жить где можно остановиться? – невозмутимо продолжил Дятлов.
– Поспрашиваешь у людей, можешь вон у Коленьки спросить, он с матерью-старушкой живёт, бывает, что пускает на постой. Есть казарма. Сам всё найдёшь! Наниматься будешь или нет? – щеки приказчика пошли красными пятнами.
Дятлов сделал вид, что раздумывает, а потом важно кивнул. Приказчик быстро и зло заполнил ему расчетную книжку и раздражённо ткнул, где следует расписаться. Михаил величаво выводил каракули, будто подписывает царственный манифест, потом так же важно покинул кабинет.
– На смену завтра к семи утра, я за тобой особо пристально приглядывать попрошу, – прошипел ему в спину доведённый до бешенства клерк.
Дятлов с весёлой улыбкой вышел на улицу, залитую солнцем. Николай сгорбившись сидел на лавочке, остальные разошлись. Михаил плюхнулся на лавку рядом с ним, закинул ногу на ногу.
– Ну как? – спросил подросток.
– Красота, всегда бы так. В Иванове бывало за приказчиком бегаешь, умоляешь, чтобы на работу тебя взял, а он и смотреть не хочет. Если в кабак не сводишь или половину первой зарплаты не отдашь – о фабрике и не мечтай. Разговаривали через губу, от важности только что не лопались. А тут другое дело, я его сам расспросил и про расценки, и про харчи. Покраснел он – хоть прикуривай, но на вопросы отвечал. Злился, правда, чего-то. Кстати, говорит, что у тебя угол снять можно.
– Если пьянствовать не будешь, то сдам. Не люблю я это дело.
– Да не пью я! – сказал Михаил. – Увидишь пьяным – гони и деньги не возвращай, никакой обиды не будет.
Николай повеселел. На Пасху прежние жильцы разъехались по своим деревням на праздник, а сейчас возвращаться не спешили. Они оговорили плату, подросток назвал цену, которая у местных вызвала бы спор, но приезжий с радостью согласился, видать в городе жильё дороже, Коля даже пожалел, что продешевил. Дятлов сразу внёс плату за неделю вперёд. «Ты вон какой серьёзный, вдруг ещё чем не понравлюсь, а коли стерпимся – сразу остаток внесу», – объяснил он. До дома дошли быстро. Николай показал новому постояльцу его кровать, она стояла в горнице, там же вдоль стены стояли ещё четыре таких. Занята была только одна – рядом лежали чьи-то вещи, но хозяина не было. Коля с матерью-старушкой ютились в маленькой комнатёнке за печкой, отгороженной занавесью. Мама подростка оглядела нового жильца, но ничего не сказала, привыкла за годы ко всяким людям. Ребёнка после смерти мужа она воспитывала одна. Работала на фабрике, куда пристроила и Николая, когда тому исполнилось двенадцать лет. Маме не было и пятидесяти. Два её первенца умерли во младенчестве, третий сын – Коля – был единственной опорой и отрадой. С юности она работала в отделочном производстве местной мануфактуры, в отбельном отделении. Воздух, наполненный кислотными испарениями от красителей, душный и влажный, день ото дня незаметно забирал её молодость, здоровье и саму жизнь. Сначала исчез румянец и свежесть кожи. Их очень быстро заменили многочисленные морщины и первые проблески серебра в волосах. Серебро проявилось во всей полноте с последним ударом земли о гроб мужа, когда она стояла с маленьким Коленькой на руках. Тогда ей казалось, что её жизнь тоже закончилась, держаться помогал только сын, которого нужно было вырастить. Потянулись монотонные одинаковые дни, заполненные тяжёлой работой и постоянными домашними хлопотами. Не успела она оглянуться, как сын, когда ему едва исполнилось двенадцать, тоже пошёл на фабрику, когда-то отнявшую мужа. Николай рос серьёзным, самостоятельным, рассудительным парнем, незаметно он стал главой и кормильцем семьи. Мать же одолевали постоянные хвори, она быстро уставала, страдала приступами мучительного кашля, особенно по утрам. В семнадцать лет Коля заставил её уйти с фабрики, оставив заниматься хозяйством, сам же трудился за двоих, не упуская ни одной возможности заработать. Иногда женщина задумывалась о прошедших годах, мелькнувших так быстро и незаметно, что оставалось только удивлялась, как в ежедневном стремлении выжить, прошла вся жизнь, баловавшая чем-то хорошим крайне редко. Она не хотела, чтобы Николай повторил её судьбу, но какого-то выбора у него не было. Ей оставалось лишь молиться, чтобы сынок в жизни увидел больше радости, чем она.
Дятлов разместил в избе свои нехитрые пожитки и сказал хозяевам, что пойдёт прогуляться по селу, осмотреться что да как. «Про уговор помни, придёшь пьяный – выгоню», – пробурчал ему вслед Коля. Михаил лишь кивнул. Он прошёлся по улице до площади, покрутился там, с интересом рассматривая купеческий особняк и церковь Петра и Павла, но уже мельком. Давненько Дятлов тут не был. Здесь всё было по-прежнему – сельцо как сельцо, похожее на ближайшие, как брат-близнец: церковь, фабрика, торговая площадь, купеческий дворец да несколько грязных, захламлённых улиц с рядами простых изб. Веяло тоской и безысходной предопределённостью жизни, которая катилась по строго установленному кругу: угол в избе – фабричный цех – опять изба. И так без остановки до кладбища. Миша вздохнул, отгоняя невесёлые мысли. Ведь везёт же кому-то в жизни, значит и ему может улыбнуться удача, получится разорвать обыденный круг – главное не прозевать свой шанс и суметь им воспользоваться. А шанс судьба даёт всегда и каждому. Он зашёл в лавку и купил различной снеди, пусть и нехитрой, но вдоволь. Лавочник Прокоп довольно завернул ему товар в кульки, но, узнав, что покупатель хочет взять в долг под расчётную книжку фабрики, задумался.
– Не боись, дядя, с первой дачки отдам. У Никанора на фабрике с народом негусто. Тем, кто есть, зарплату точно выплатит, а то и этих-то людей не увидит.
Лавочник поколебался, но жажда заработка взяла вверх, он записал покупку в расчётную книжку, с тем, чтобы потом у покупателя удержали из зарплаты. Михаил с полными руками пришёл к новому дому. Николай что-то делал во дворе.
– Помоги скорее, оброню сейчас, – весело крикнул ему Дятлов. Подросток отвлёкся от своего занятия.
– Чего у тебя там? – спросил он.
– Угостить вас хочу за новую работу и приют. Ужин матушка не готовила ещё? – Коля помотал головой, и Михаил сказал: – Вот и помоги донести, а то точно рассыплю.
Парень взял у него один кулёк, и они прошли в дом, где мама Николая собиралась что-то готовить в печи.
– Подожди хозяюшка, – сказал ей гость. – Гостинцев принёс, давай сегодня наедимся от пуза, а завтра на работу.
– Не надо, – женщина испуганно покачала головой, они не привыкли к разносолам, питались скромно.
– Брось, хозяйка, не обижай. Я же от чистого сердца – копить не умею, люблю жизни радоваться. Такой вот непутёвый уродился, зато всё с чистой душой: хоть радость, хоть злоба.
Новый постоялец, болтая о том и о сём, помог собрать на стол. Слушая его бесконечную трескотню, мать с сыном забыли о своих проблемах, очень уж занимательные истории рассказывал Дятлов. Врал, поди, половину, но всё равно интересно. Ужин был, по их меркам, богатый и сытный. Вдоволь наевшись, они сидели и пили чай, развлекаясь неторопливым разговором.