Земное светило сверзнулось в дальнюю бездну, и тьма ночная окутывала как ежедневно озёра и леса, поля и улочки селитьбы. Весь барский сад покрыла темнота и только крошечный кусочек неба на закате ещё светился багряным островком в лилово-красно-синем ожерелье, оно являло дня похмелье.
Фабьен, устав обозревать темнеющую кромку,
Вдруг кашлянул негромко.
Он без сомненья испытывал острейшее желанье
Услышать нежный голосок Мари и приложил тому немало рвенья.
В своём Коськове, увы, он не имел приличного ему общенья.
Там видел лишь девах лицом пунцовых
И глаз прискучивала парочка дворовых –
Девок здоровых и толковых
– Парасьи да Анисьи, определённых в дом господский готовить, прибираться,
Да не лениться, а стараться
И на потребу барского хотенья
Ставить варенья да соленья.
Легко б умел Фабьен упругий круп Анисьи оседлать в усадьбе,
Коль возжелал бы и без свадьбы.
Но не таких амуров жаждал он,
И не о ней он видел свой заветный сон.
Да и разве есть сравненье в них, в сих bergerettes, пастушках,
Душою мягких, но простушках,
С Марией Александровной, это иной фасон!
Её божественная, сладостная бледность, глаз океан бездонный, взора нежность и плеч округлых мечтательная нега! И целомудренность манер! И звонкий голосок! Лишь несколько словечек иль фраз, не значащих ну ровным счётом ничего как раз, муслинового платья нежное шуршанье и voila – протекшего воспоминанье, того, что удалилось вечно, а нынешнее длится бесконечно! И ощутить себя как на том, единственном и первом во всей тридцатилетней, жизни, приёме у графа де Конпер, когда кудрявая Аньес глазами с ним играла, а он был робок и застенчив, и Аньес в конце концов устала. Мари, конечно, старше, замужняя и мать, да и сам уже не мальчик, но сколько бы он отдал за ту пленительную ножку, что взор искал под облаченьем из муслина! Да хоть одень её в рогожку, всё едино – волнительна для глаз подобная картина.
– Ну вот и смерклось. Увы, любезный мой Фабьен, я вас предупреждала – я молчунья. Меня всё свет далёкий да кроны вычурные деревов манит лицезреть. Меня наскучит быстро вам терпеть. Но я стараюсь всё же, так скажите, не неволите: надолго ль нас вы навестить изволите?
– Ах, что вы, сударыня, кабы я изволил, то бы надолго загоститься я посмел,
Но жатвы и холопы – мой удел.
Вот все предначинанья наши
Продебатируем с супругом вашим
Утром без пролога.
Так сразу после тронусь я в дорогу,
В Коськово, к засеянным полям, крестьянам
И запасам вашим да моим заботам.
Там рожь сейчас соломенного цвета,
Уж пора, иного нет ответа.
– Ах, соломенная рожь, это всё так мило!
Поля широкие в лучах дневных светила!
У нас здесь больше перелесками зажатые клочки,
Простора нет, одни куски.
Ах, я бы съездила в Коськово, хоть и не с руки,
Там так полисто и красиво в эту пору!
– Et quel problème10?
Проблемы нет совсем!
Велите заложить карету споро
И кучер вас доставит скоро,
Ужель Михал Семёнович удерживать супругу станет?
Ведь в день управитесь, не потеряетесь в коськовском нашем окияне?
– Не станет он удерживать меня, к чему так сложно?
Но Мишеньку оставить не хочу, а взять с собой не можно,
Больно мал, тревожно.
Вот в следующем году всенепременно к вам приду,
О, Боже мой, ошибка – я приеду, не приду!
А покуда уж лучше б вы до нас добираться соизволили почаще.
Тому уж третий месяц как вы явились в жизни нашей спящей,
А вы, ну как сказать, ах слово улетело вон.,,
– Мари наморщила свой нежный лобик, – а вы… pointez le bout du nez seulement.
«Oh, créateur,11создатель, elle est une fleur12! Она цветок в своей естественности, ужимок нет в ней ни на гран, даже едва приметные морщинки дают ей шарма океан!» – Фабьен почти стонал, но вслух лишь сухо продолжал:
– Да, по-русски будет «глаз не кажете почти», ведь лишь по-русски должно нам общаться.
– Да, сударь, вы правы, усилий много нужно от меня, чтобы сущности высказывать по форме. Ну я стараюсь, как могу, вины моей в том нет, что не умею знатно мысли излагать в ответ на языке моих, ох я опять забыла их…, вот, предков, да на их наречии вести беседу с вами хотя бы редко.
– Беды в том нет, сударыня, изрядной.
Вы скоро будете вещать по-русски складно,
Сомнений нет на этот счёт
– И года не пройдёт,
Тут не найти двух мнений,
Что после длительных борений
Освоите вы все словесности российской тайны.
Лишь не уснуть на розах важно.
[10]В чём проблема
[11]О, Создатель
[12]Она цветок
Достаточно желанья, родной язык утратить невозможно,
Коль сам того не возжелаешь неотложно.
Вовсе не то, что Родину утратить, в душе навеки схоронить.
– О да, как это тягостно, наверное, по Родине тужить,
От милых с детства пейзажей,
Лиц, обычаев и нравов в оторванности жить!
Я не могу представить даже!
– Да нелегко, как с вами я могу не согласиться.
Но только из того, что перечислить вы изволили, живы одни пейзажи.
Всё остальное, и люди, и селенья даже
В реку забвенья греческую, в Лету, канули. Нет лиц, обычаев и нравов,
Всё и Земля – одна сплошная рана.
Мари Фабьяна внемлет и вздыхает: «Несчастливец, как его жаль, у себя на Родине он был судьбою взыскан и партию достойную мог бы составить быстро. Ведь и красив, и статен, а как манерами опрятен! Ах, Боже, Мари, Мари, пора закрыть сей разговор! Пора, но трудно чувствам дать отпор!»
– Но ведь Париж стоѝт! Я б так хотела хоть разок, хоть издали воззреть на это чудо: Нотр-Дам, Лувр и Тюльери, Версаль! Как Дидерот сей город описал. Ведь вы, Фабьен, родились недалёко от парижских стен?
– Ваша правда, и визитировал сей город многажды, но нынче не желаю. С тех пор, как прачки и кухарки в Версаль пришли и королю указы диктовали, Париж уже не тот, он утонул в моей печали. Нет-нет, Парижа нет. Толпа сей город очернила. И королём верховодила! Когда король публично напялил на себя колпак простолюдина, терпенью нашему пришёл конец, оно иссякло как вода в оазисе пустынном. Тогда нам уяснилось, что злополучья Родины усугубились, она летела в бездну, и, не умедля, принялись мы готовиться к отъезду, но времени уж мало оставалось. И вот я тут, один, скитаюсь…
Мари молча разглядывала едва отличные черты лица Фабьена. Даже тьма способна не была сокрыть их буйное движенье и страстное души горенье. Фабьен пылал костром в ночи, томился он своей юдолью, страдал неугасимой болью. Горячность гостя Маша желала бы расстроить и женской силой успокоить. Провесть ладонью от бровей до подбородка, ощутить пробойную шершавость небритой день щетины, смирить огонь и жар сего мужчины, коснуться губ, горящих пылом фраз, прикрыть развеянными пальцами затянутые влажной поволокой очи, шепнуть им: «Тише, тише!». Но нету мочи, и молвила Мари чрез силу:
– Однако с тех времён сердитых прошло немало лет, В стране порядок воцарился, разве нет? И волю императора она диктует всему свету! Австрийская монархия роднёю стать прину̀ждена, и Пруссия унижена, в союзе быть она должна, что ж до нас, то я не знаю… Право слово, будь я француженкой, пусть принесла она мне множество потерь, гордилась бы своей страной теперь, пусть даже тиранией, как здесь горжусь своей Россией!
– Да, узурпатор успокоил быдло,
Его старанье зря не сгибло.
Приходят вести, будто им вполне довольны,
И даже многие изгнанники вернулись к жизни вольной.
Но есть один большой нюанс,
Ведь мой монарх – король Louis, roi de France13!
Так император Александр тоже говорил,
– Фабьен почти кричал в немалой ажитации,
– Не ждал я от него сегодняшней реакции.
Когда, – Фабьен нечаянно поднялся
И от волненья закачался,
– Когда теперь у Александра, увы, иное мненье,
И, Боже, меня ведь тоже гложет червь сомненья!
– Да, нынче много перемен,
А жизнь всегда полна измен,
– Мари, не имев иных посредств закончить сей ненужный спор,
Спешила привести к финалу разговор,
– Но, право, заболтались мы до поздних пор,