– А камень-то зачем?
– Э-э! Если в графитовых формах пушечные ядра отливать, то они гладкие и ровные получаются и много дальше летят при стрельбе.
Сам в Ливонии на войне видел.
А для корабельных пушек понимаешь, что это такое? Тебя враг достать не может, а ты его из пушек ядрами крушишь и крушишь, садишь и садишь! Вот! То-то!
А чтобы окончательно договориться Лизавета с Андреем и Бомелькой своего посла Горсея к нам отправила, чтобы он от ее имени государю челом бил и бумагу с государевой печатью получил.
Да-а. Вот тебе Елисейкина история от Андрея. А теперь я хочу тебя спросить.
– Спрашивай, – смиренно ответил Борис.
– В сундуке-то Федя – печатник что привез?
– Книги, грамоты, письма, всё из Посольского приказа, Федя —то к нему приписан. Как только сундук в книжную палату занесли, государь опись посмотрел, вернул в сундук и сказал мне: – Завтра посмотрим, – и на ключ закрыл.
– Интересно, – обронил Малюта и тихо, и проникновенно, но с легкой напругой начал:
– Слушай, Борис, ты постельничий, ты сродственник царю и близкий государю человек, не можешь ты не знать, что всё это означает: эти «шептания и шуршания», а ну, – Малюта чуть повысил голос, – говори, не скрытничай!
Борис опешил: – Да бог с тобой, Малюта! Чтобы я да перед тобой скрытничал? Да вот те крест! – Борис перекрестился, – не знаю я! Могу только о своем разумении сказать!
– Так говори!
Борис помялся, не зная с чего начать, вздохнул и решился: – Ну слушай. Задолго до отъезда Савина к бритам это было. Я тогда только-только к государеву двору был взят. Так вот, скоро, очень скоро я понял, что только внешне батюшка наш крепок телом и духом, а на самом деле давно недужит, телесным и душевным мукам зело подвержен и обречен на страдания. Слышал я не раз как государь в сердцах пенял, мол, там у меня война, голова кругом идет от забот где людей взять потребных, где денег раздобыть на огневые и кормовые припасы, на кошт ратникам, а меня иной раз так ломает, что я к заутрени встать не могу, а пока разойдусь, так полдня уж и прошло. Время утекает, а сколько еще городов на Руси поставить надо, сколько земель обиходить, а сколько еще и вернуть. Киев! Наш Киев у поляков! Это как? А сил, сил нет! Слышал бы ты как ругался государь! – А эти кровопийцы и бесовские отродья, твари жадные и безмозглые, – так батюшка верхних бояр со зла величает, – только и ждут, когда я слягу, чтобы по своим вотчинам и норам всё растащить, а там хоть трава не расти.
В общем, скажу так: все время государь пребывал в поиске и надежде найти хорошего лекаря. Сколько их в палатах перебывало не счесть, одних позорных шарлатанов сраной метлой выметали, этим можно сказать свезло, а иных, нечистых на руку и лукавых умом, и к медведям, и к собакам на потеху выгоняли. Да, к чему это я? Вот! Третий год уже Бомелька при государе, третий год его зельями потчует, а разве окреп государь здоровьем? Ты посмотри, разве окреп? Нет, не окреп! Здоровьем не окреп, а вот в ярости и гневе окреп, да, окреп! До белого каления, до ослепления доводит себя, безумства творит немыслимые, до морока души доводящие…. ну, ты сам знаешь! Господи, помилуй! – Борис истово перекрестился и понизил голос: – На прошлой неделе дело было. Подъячий Земского приказа вместе с другими бумагами челобитную на опричников зачитывал, государь слушал и головой покачивал, ну чтец воодушевился и от себя добавил, что, мол, опричники иной раз такое творят, что кровь в жилах леденеет. «Леденеет, говоришь», – переспросил государь и приказал свести подъячего в баню и согреть как следует. Ну и грели его в бане пока бедолага не кончился. А Висковатый Иван? На куски его порубили топором! А за что? Будто Псков хотел рыцарям сдать! Навет, чистый навет, а Ивана на плаху!
И такие бессмысленные и страшные сказки я могу тебе долго сказывать.
Борис передохнул: – Ушли мы от Бомелия, вернемся. А помнишь, Малюта, о прошлом годе, когда ты в поход собирался, – Борис наморщил лоб вспоминая, – в ноябре это было, точно, сразу после филиппова заговенья – на Москву хворь напала: почти все тогда и кашляли, и чихали, и сопли метали? И государь хворал, и Бомелька тоже. Да ты сам весь в соплях тогда и ушел! Помнишь?
– Конечно, помню! И что?
– Бомелька тогда в государеву опочивальню кубок с серебряной водой поставил, мол, от простуды лечит. (Серебряной водой в средние века называли ртуть. Прим. авт.) А себе не поставил, нет, не поставил! Ключника Григория Тынова я подговорил проверить, он и подтвердил, а потом еще и привел меня к Бомельке, пока тот в своем подвале колдовал, и показал, чтобы я сам убедился, что нету у него серебряной воды, нету!
– И что? —заинтересовано спросил Малюта.
– Да, что, что! Собрался я духом и в удобный момент рассказал всё государю, – Борис вздохнул и замолчал, словно не зная стоит ли продолжать дальше.
– Да говори же, не тяни кота за хвост! – повысил голос Малюта.
– Проверил государь, не поленился, и убедился, точно – нет серебряной воды у Бомельки, значит, у царя в изголовье ложа есть, а у лекаря нет. Призвал государь к себе Бомелиуса и мягко, почти ласково, спросил: – Как же так, Бомелиус? Ты ведь тоже болеешь, даром что лекарь, а вон нос красный, мне серебряную воду ты поставил, а себе нет?
– Ну? – нетерпеливо подтолкнул Малюта.
– Выкрутился, подлец! Сказал, что серебряная вода вещь дорогая и редкая, мало ее оказалось, и потому, мол, всё тебе —государю – и отдали на излечение.
Потом по приказу царя ключник Тынов обыскал всё, но серебряной воды кроме той, что была в царской опочивальне, больше нигде не нашел. Выкрутился Бомелиус!
– Тем и закончилось? —разочарованно спросил Малюта.
– Для Бомельки – да, тем и закончилось. А мне, мне, государь пожаловал венецианскую парсуну за рвение в службе царёвой, а хребет мой тут же, не отвлекаясь, без милости попотчевал царским посохом, мол, мог бы и сам разобраться и не отвлекать царя по мелочи от дел государевых.
Малюта рассмеялся: – Ха-ха-ха! Да, государю служить – не мед с брагой пить. Обидно, поди, за хребтину?
– Нет, не обидно. Больно, но не обидно. Я же вижу сколько у государя забот: с Ливонским орденом война нескончаемая, на юге надо постоянно отбиваться от Девлет Гирея. Ну, там, слава Богу, Миша Воротынский и Никита Юрьев как следует взялись за дело и государя радуют. Не дают поганому Гирею по выражению государя «искрадывать русскую украйну разбойными набегами». Людей дельных находят, пашенные заимки, зверопромысловые угодья и градки крепостные где надо ставят и так постепенно продвигаются на юг.
Но мало таких людей, сетует государь, мало! Больше тех, кто за спинами других прячется, да родословными своими бессмысленно кичится, мол, не по чину мне служить ни в земщине, ни в опричнине, ни в войске, мне, дескать, держава по чину и скипетр. Иные еще хуже! Вон Андрей Курбский! Государь ему как брату доверял, войско и казну вверил, так нет же – сбежал! Мало того – сбежал, на службу нанялся к ворогам! Сучьим панам теперь служит.
Оттого и недоверчив государь, и подозрителен!
А Каменный Пояс? Хан Кучум там безобразничает сверх всякой меры! На строгановские заводы зарится, государевых людей да черемисов наших полонит басурманин!
Великая мысль есть у государя! Казань и Астрахань – это первый шаг!
Второй -ступить за Каменный Пояс, крепкой ногой ступить, обосноваться там прочно и навсегда обезопасить Русь с востока!
А север? Намерен государь город-порт поставить на поморском Русском Севере, чтобы аглицкие и наши, когда будут, торговые суда не ходили промеж датчан, норвегов, шведов, немчинов, полячишек и балтов, от которых никогда не знаешь какой пакости ждать, а шли Северным прямым путем!
Так что нет, Малюта, не обидно мне, не обидно! Наоборот, благодарен я батюшке, он как отец хоть и через боль, но ума мне дал! – заключил Борис.
Малюта внимательно выслушал, одобрительно похлопал Бориса по плечу: – Хорошо и ладно ты сказал. Но ты, это, Борис, давай к твоему разумению поближе.