– Ах, вот как! Ах, Кайафа, ах коварный чернец! О, Небо! Эта догадка пришла ко мне, но пришла слишком поздно. Итак, уничтожение проповедника, как посланца римской власти! Неприятие народом его учения как заведомо враждебного по источнику происхождения – от той же самой римской власти! Конечно, с точки зрения ортодоксальных иудеев кто как не римская власть вложила в уста Иисуса слова: «Возлюбите врагов своих…»! Как просто! Да, и еще вы говорите, третья цель. Так, так… – Пилат задумался. Теперь глаза его полыхали желтым огнем, как будто пришедшее к нему озарение воспламенило бурлящую желчь. Арканий, глядя на прокуратора, подумал: – «Все. Он уже понял все и дополнил картину сам». – Как бы в подтверждение этого прокуратор продолжил, рассуждая вслух:
– Теперь мне кажется понятной до конца и роль Иуды. Предательство Иисуса – это только первая часть отведенной ему роли, вторая – свидетельствовать… против меня. Сохрани я жизнь Иисусу, – Пилат спасает государственного преступника. Предавая его казни, Пилат прячет концы в воду, скрывая собственное преступление. И есть показания своего, ручного свидетеля – Иуды, и невольного – Гермидия. Ах, Кайафа! И Тит Плавт, и Росций Галл в одном лице! (Тит Плавт и Росций Галл – знаменитые в те времена в Риме сценарист и актер.) Пилат замолчал, устремив отсутствующий взгляд в морскую даль, где уже сгущались вечерние сумерки. Огоньки в его глазах погасли. Мгновение – и прокуратор преобразился. Лицо стало жестким, глаза потемнели и приобрели холодный блеск.
– Арканий, если все это так, то следует ожидать следующего хода…
– Он уже последовал, прокуратор.
Арканий наклонился, поднял с пола пояс и отстегнул от него небольшой тубус. Вновь глухо звякнул металл. Из тубуса Арканий извлек свиток и передал прокуратору. Приняв свиток, он поднял руку и, обратив лицо в сторону дворца, крикнул: – Светильники сюда. – В густеющих сумерках от дворцового входа к ложу прокуратора двинулась фигура, освещенная двумя светильниками. По мере ее приближения, прокуратор и гость рассмотрели третий источник света: мерцающие прекрасные глаза египтянки. Отпустив служанку, прокуратор развернул свиток и, пристроив пергамент между светильниками, стал читать. Даже в этом неверном свете Арканий увидел, как лицо прокуратора стало преображаться, приобретая хищные черты. Дочитав, Пилат бросил свиток на стол и брезгливо потряс кистями рук, словно они были испачканы. Взяв кувшин и наливая в чаши вино, прокуратор чуть слышно с отвращением повторял:
– Императору Тиберию… Понтий Пилат… провокация…
….подстрекательство к бунту… пренебрежение к закону… попытка спасти от наказания государственного преступника… им же подосланного… самоуправство… стремление к власти, сравнимой с императорской… Иуда… Гермидий, – наполнив чаши, Пилат, приглашая, поднял свою и, подождав гостя, осушил ее до дна. Затем бросил косой взгляд в сторону свитка и спросил:
– Это копия, где же оригинал?
– Оригинал с курьером движется в сторону Газы, затем морским путем последует в метрополию.
– Хм…. Арканий, расскажите мне подробно обо всем этом.
– Извольте. Вчера мне стало известно, что жалоба, – Арканий кивнул в сторону свитка, – подготовлена и подписана Кайафой и кое-кем из состава Синедриона. Я немедленно поручил Лупусу организовать наблюдение за дворцом Кайафы и за перемещениями первосвященника по городу. Калвус занялся выяснением: кто из особо доверенных лиц Кайафы находится в городе. Вечером того же дня Кайафа, облаченный в светское платье, посетил некоего Рафаила, проживающего в доме недалеко от Овечьих Ворот. С Рафаилом проживают жена, двое детей и служанка. По счастью, служанка дружит с Калвусом, и виделась с ним до прихода Кайафы. Тем же вечером служанка сообщила Калвусу и о визите Кайафы, и о том, что хозяин собирается рано утром выехать в Газу. Пришлось Калвусу отправиться в качестве легионера на службу у южных городских ворот. Так он убедился, что Рафаил с двумя сопровождающими действительно собрался покинуть город. Но прежде чем Рафаил выехал за городские ворота, Калвус показал его своему человеку и тот с опережением отбыл в Газу. Там он в качестве попутчика пристанет к ним.
– Это правильно, – живо согласился Пилат, – далекие путешествия всегда чреваты опасностями. И в городах полно всякого сброда, и на дорогах не всегда спокойно. Не так ли?
– Да. Так, значит, прокуратор полагает… – начал Арканий, но Пилат прервал его:
– Я полагаю, что курьер должен выполнить свою миссию и благополучно вернуться. Не будем доставлять Кайафе лишнее беспокойство, он должен пребывать в убеждении, что дело сделано и остается только ждать.
Пилат задумался: – «Ни из Газы, ни из Пелусии суда в метрополию не ходят. Значит, курьеру придется сухопутным или морским путем добираться до Александрии. Дорога от Иерусалима займет минимум пять дней. Это моя фора».
– Вот что, Арканий, немедленно пошлите гонца в Иерусалим, мне срочно нужен Калвус. Он поедет в Рим с моим поручением.
– Калвус здесь, он прибыл со мной.
Прокуратор широко открытыми глазами посмотрел на Аркания и произнес:
– Повторю то, что уже говорил ранее: я рад, что судьбой нам предопределено работать вместе. Вы еще раз оправдали мои самые лучшие ожидания.
– Ваши слова делают мне честь, прокуратор.
– Однако уже поздно. Пора отдыхать. Продолжим утром. Повернув лицо к дворцу, Пилат позвал:
– Луция!
Арканий поднял с пола свой тяжелый пояс. Прокуратор, глядя на него, и, как будто вспомнив что-то, спросил:
– Простите мою наблюдательность, Арканий, но, когда вы доставали свиток из тубуса чуть было не выпал второй. Он имеет отношение к нашему делу?
– Прямое. Он касается вашего поручения, о котором я не успел доложить: об Иисусе и его учении.
– Дайте мне его. Я прочитаю, ибо чувствую, что сон не скоро придет ко мне этой ночью. Это написал Он?
– К сожалению, нет. Древние пророки, как утверждается, извещали о Его приходе, их письмена пришли из глубины веков. Он же, придя, не оставил письменных документов. Ни одного. Это странно, но факт!
Подошедшая египтянка, держа в руке светильник, ждала указаний. Прокуратор обратился к ней: – Луция, проводи гостя, ты мне сегодня более не понадобишься. С легким поклоном женщина отступила и, грациозно развернувшись, пошла к входу во дворец. Попрощавшись с прокуратором, Арканий последовал за ней. Обе фигуры скоро пропали в покоях дворца. Пилат остался один в крошечном освещенном клочке пространства, окруженный ночной тьмой. Расстелив свиток перед собой, Пилат начал читать пояснения Аркания о том, что текст содержит подробное изложение проповеди Иисуса, с которой он обратился к своим последователям в горах недалеко от Геннисаретского озера. В этой проповеди, названной потом Нагорной, Иисус, словно предчувствуя скорую смерть, изложил в лаконичной форме суть своего учения.
Прокуратор углубился в чтение. Оно сразу захватило его. Склонившись над свитком, Пилат вчитывался в строки, возвращался назад, вскидывал голову к небу, обдумывая прочитанное, и продолжал чтение. Его охватила внутренняя дрожь и ощущение того, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного и в то же время очень простого, что он прикоснулся к чему-то огромному, чистому, светлому и… такому… недоступному.
Дочитав, Пилат отложил свиток в сторону и уставился на огонек светильника. Его охватило состояние оцепенения. Не отрывая взгляда от огня, прокуратор достал из кожаного мешочка на поясе высушенный и скрученный в небольшой шарик снотворный корень мандрагоры, морщась, сжевал его и запил вином. Огонек светильника запрыгал в попытке удержаться на фитиле, недовольно зашипел и погас. Освещенное пространство сжалось и это вызвало непонятную мысленную ассоциацию с только что прочитанным текстом. Но эту не оформившуюся мысль оттеснили куда-то видения прошлого.