Нил Морган не понимает только одного. Как можно пробить человеческое тело насквозь. Изо рта к самой вагине так, чтобы под давлением из тела вышибло все внутренние органы. Тем более, как убийца мог осуществить это здесь. Посреди пустыря. Притащил с собой в тачке поршень высокого давления?.. Чушь.
Как назло, больше ничего уместного ему на ум не приходит. Возможно, сегодня просто не его день.
Морган точно знает, как протекали последние минуты жизни жертвы. Даже может воссоздать эту картину у себя в мозгу. Вот девушка, сотрясаясь от слез и холода, снимает с себя одежду. Ненадолго замирает, в очередной раз умоляя загадочного мужчину отпустить ее. Но натыкается на его холодные глаза. И захлебывается новой порцией слез. А потом послушно стаскивает с себя трусики. Встает на колени.
Все это время убийца равнодушно стоит рядом и наблюдает за ней, отдавая приказания одними жестами. Почему именно жестами? Морган не может этого объяснить. Он это чувствует.
Вокруг еще темно. Прошедший недавно ночной ливень оставил после себя множество грязных луж. Именно в одну из них падает коленями будущая жертва. Она сама берет его член в свой рот. Он не держит ее за волосы, не прижимает ладонью ее голову к своему паху и не приставляет к ее виску оружие, как бывает обычно. Но она все равно его слушается. И даже не пытается сбежать. Действует как марионетка, дергающаяся на веревках. Почему?..
А потом он кончает. Струя спермы бьет в ее рот, перекрывая дыхательное горло. Поэтому она начинает кашлять. И брызги разлетаются во все стороны, оседая на кончиках ее светлых волос. И после этого… Что произошло после этого?
Нил Морган в тупике. Как он ни старается, он не может представить себе финал этой кровавой истории. Гаснет свет, опускается занавес. И наступает кромешный мрак.
Здесь что-то не так. Что-то, что произошло на этом самом месте с этой несчастной девчонкой, было слишком неправильным. Но что? Что именно заставляет Моргана раз за разом скользить по ее окоченевшему телу своими темными болотными глазами? Что его настораживает?
Он не знает. Просто не может сконцентрироваться. Не может настроиться. Потому что вокруг слишком шумно. Шумят люди, шумит ветер. Шумят грязно-желтой листвой осенние деревья на обочине. Шумит полиэтилен, которым затянуты разбитые стекла брошенных ангаров.
Поэтому в голове у Моргана завис пробел. Но только не белого, а черного цвета. Пугающего оттенка, способного засасывать любой свет, как настоящая черная дыра.
Морган знает, что было за несколько минут до смерти девушки. И что было после того, как она уже умерла. Она падает назад, медленно отлипая губами от пока еще пульсирующей плоти убийцы. Заваливается на лопатки и ударяется головой о землю. Ее колени так и остаются согнутыми. Они лежат под ее голыми ягодицами, и ступни нелепо таращатся посиневшими от холода пальцами в разные стороны.
Убийца делает шаг назад. Больше ему здесь делать нечего. Поэтому он молча вытирает свой мокрый член о чистый носовой платок или промакивает его одноразовой бумажной салфеткой. Да, скорее именно второе. Застегивает ширинку. Поворачивается. И уходит.
В его руках пусто. Потому что на земле остались бы следы. Если бы он приволок с собой что-то тяжелое – то, чем можно было бы выбить из тела жертвы ее внутренности. Он не смог бы держать свою ношу в руках, пока она сосала его член. Значит, насильник ничего с собой не брал.
Тогда каким образом он сумел совершить то, что он совершил? Как, твою мать, такое вообще возможно осуществить голыми руками?..
Глава 4. Человек без имени
Торчать в одной машине вместе с тем, от кого твое сердце принимается отплясывать за ребрами, всегда очень сложно. Особенно, если вас обоих сковывает гнетущее безмолвие.
Он не стал отвечать на мои вопросы и не сказал, куда именно мы движемся. В этот раз мистер Чистюля не снизошел даже до того, чтобы молча скосить свои чертовы глаза и окинуть мое лицо беглым взглядом. Просто таращился в лобовое стекло и усиленно делал вид, будто меня здесь вообще нет.
А может быть, и в самом деле забыл о том, что теперь он в машине не один. Кто знает, что творится у него в голове? Он такой странный…
Вставив наушники и включив плеер, я вжалась в спинку переднего сидения и вздохнула. А затем сделала музыку погромче и уставилась в окно.
Вдоль ночного шоссе мелькали размытые пятна фонарей, редкие автозаправки и одинокие, полуразвалившиеся, придорожные мотели. Зарядивший ливень, уныло тарабаня по крыше вишневого авто, еще сильнее вгонял в состояние какого-то полного опустошения. И если бы не «Daughter – Youth», зависшая на повторе, я бы, наверное, уже давно разрыдалась.
Господи, какое это дерьмо – быть мной.
Как же я устала. Устала, разбилась об углы взрослой жизни, втопталась в грязь и пыль бытия, расщепилась на атомы бессмысленности и утонула в бездне непроглядной тоски.
Раньше мне иногда казалось, что я обитаю в причудливой клетке, где тайный механизм отсчитывает часы до того момента, когда все начнется заново – одно и то же, одно и то же. Теперь я уверена в том, что пребываю в этой клетке, вот только она выстроена из глухих стен и выбраться из нее не выходит. Никак.
Я бьюсь о грани кармического куба раз за разом, но только расшибаю кулаки и голову, оставаясь опустошенной, измотанной, лишенной сил. Я вижу: что бы я ни делала, я не могу сдвинуться с места. Может стать хуже, но не лучше.
Я как Алиса в Зазеркалье – я бегу так быстро, как только могу, стремлюсь изо всех сил, стараюсь не сдаться и не опустить руки, но в итоге стою на месте. И чем больше я бегу, тем бессмысленнее эти усилия. Я трачу свою жизнь, я трачу свои душевные ресурсы впустую. Я не получаю ничего взамен.
Я крыса, которую засунули в тесный стеклянный лабиринт, но только сыра в конце мне не полагается. Я гусеница, которая ворочается в своем коконе, обреченная никогда не трансформироваться в бабочку. Я пыль, которая настолько тяжела, что даже не может взмыть вверх и рассеяться над этим опостылевшим миром.
Иногда я ощущаю, как жизненные соки покидают мое тело. Они просто утекают прочь, после каждой моей ошибки, после каждой разрушенной надежды и несбывшейся мечты. Я стараюсь так сильно слепить хотя бы что-то из того, что у меня есть, но в итоге все это разлетается в прах. И каждый раз я остаюсь одна, собираясь с новыми силами и заставляя себя подняться с колен. А затем меня вновь ждет провал.
Мне всего семнадцать. А по ощущениям – семь сотен.
Я так смертельно устала. Это не черная полоса, это черная жизнь. Я не вижу белых полос или хотя бы микрополос, которые перемежались бы со мраком – это цельная пучина безысходности. Порой кажется, что выход так близко – просто протяни руку. И я доверчиво выбрасываю ее вперед, всерьез ожидая нащупать дверной проем. Но это не он. Это бутафория, такая же, как фотообои на стене в школьном классе литературы – просто миф, иллюзия, галлюциногенный бред.
Иногда я просто хочу все бросить и убежать. Не важно куда, просто рвануть с места и раствориться где-то далеко, где не нужно биться о стены и сглатывать слезливые комки разбитых ожиданий и упущенных возможностей. Улететь, как птица, раскинув руки в стороны. Поддаться течению холодного ветра, бросившись в его объятия.
Кто бы мог подумать, что настанут времена, когда мой оптимизм и вера в собственные силы просто иссякнут? Я крыса в стеклянном лабиринте, откуда нет ни единого шанса выбраться.
Я просто хочу идти своей дорогой и знать, что меня ждет что-то большее.
– Два часа в одной машине, а он даже не захотел узнать, как меня зовут, – сокрушенно выдохнула я. – Сплошное дерьмо…