Но, обнимая его, я не могу избавиться от навязчивой мысли, которая все крутится и крутится в голове.
То, что мы с Тоддом готовы друг ради друга на все, — это хорошо?
Или мы все-таки опасны?
— Виола! — Я с криком вскакиваю на постели. Изо рта вырывается облако пара.
Секунду-две я пытаюсь перевести дух, потом встаю и выбираюсь из палатки. На улице я иду прямиком к Ангаррад и прижимаюсь лбом к ее теплому лошадиному боку.
— Привет, — слышу я и поднимаю голову. Молодой солдат, которому велели кормить Ангаррад, принес ей ранний завтрак.
— Привет, — отвечаю я.
Солдат хоть и старше меня, но все равно стесняется и прячет глаза. Он подвешивает торбу с овсом к морде Ангаррад и еще одну — к морде Радости Джульетты, лошади мистера Моргана, которую мэр забрал у него после смерти Морпета. Эта властная и самодовольная кобыла рычит и фыркает на все, что движется.
Сдавайся!— говорит она солдату.
— Сама сдавайся, — бормочет он. Я хихикаю, потомушто тоже всегда ей так отвечаю.
Погладив Ангаррад, я заново надеваю на нее попону, чтобы она не мерзла. Жеребенок , твердит она, Жеребенок .
С ней все еще что-то неладно. Она почти не поднимает головы, и в седло я сесть даже пытаюсь. Зато она хотя бы начала разговаривать, и Шум ее больше не кричит.
Больше не кричит о войне.
Я закрываю глаза.
(Я — круг, круг — это я , — мысль, легкая как перышко…)
(потомушто Шум можно скрыть и от себя самого…)
(заглушить крики, заглушить смерть…)
(заглушить все, что ты видел и больше никогда не хочешь видеть…)
(но этот странный гулна заднем плане, который скорее чувствуешь, чем слышишь…)
— Как думаешь, когда уже что-нибудь начнется? — вдруг спрашивает солдат.
Я открываю глаза.
— Пусть лучше не начинается. Так хотя бы никто не умирает, — отвечаю я.
Он кивает и опускает взгляд:
— Меня зовут Джеймс.
Он произносит это с надеждой человека, у которого умерли все друзья.