Хотя Нэнси успешно справлялась с функциями лаборанта, она испытывала неудовлетворенность из-за низких интеллектуальных требований, связанных с ее работой. У нее появилось сильнейшее желание исследовать абстрактные проблемы, и она решила поступить в аспирантуру, чтобы изучать философию, а именно вопросы нравственности и ответственности. Эти вопросы морали непосредственно относились к проблемам ухода за больными и к ее личному стремлению разобраться в вопросах ответственности за то, что происходило и продолжало с нею происходить.
Аверсивность
Общее впечатление о дружелюбии и душевной теплоте Нэнси, несомненно, указывает на присущую ей склонность к установлению доброжелательных отношений, а также на то, что, несмотря на трудное детство, ее аверсивная система не оказалась организованной в жесткие паттерны враждебности или эмоционального ухода в себя. Она испытывала негативные чувства к матери и ей казалось, что мать во многом способствовала тому, что у нее возникло ощущение полного тупика. Ее гнев приглушался исполненной сознанием долга, долготерпеливой заботой со стороны матери, за что многие считали ее «святой». Нэнси полностью осознавала свою обиду и негодование только тогда, когда видела, как мать восхищается Мэттом. Она быстро гасила свои импульсы к открытому выражению протеста и вместо этого замыкалась в себе, выискивая у себя недостатки. Модельная сцена, выразившая эту последовательность, произошла, когда учитель музыки выбрал Нэнси солировать в школьном хоре. Взволнованная, она пришла домой, чтобы рассказать об этом матери. В ответ ее мать сказала: «Но ты не умеешь петь, в нашей семье поет только твой брат». Нэнси ушла из хора, запутавшись в том, умеет она петь или нет. Затем она вообще перестала петь.
Еще один бросавшийся в глаза паттерн аверсивности по отношению к матери трансформировался в альтруистическое стремление Нэнси заботиться о других. Уже в раннем возрасте Нэнси почувствовала, что матери хотелось, чтобы Нэнси была большой девочкой, сама заботилась о себе и помогала маме. Если Нэнси рвало, если она пачкала свою постель или одежду, то в этом случае она должна была наводить порядок самостоятельно, поскольку мать ничем не могла ей помочь – ее тоже начинало тошнить и рвало. Нэнси часто падала – либо сама, либо не без помощи Мэтта, – и тогда она начинала плакать. Любая из этих форм поведения – создание шума, рвота, пачкание кровати, плач от обиды – раздражали мать Нэнси и могли вызвать у нее мигрень. В этом случае Нэнси вменялось в обязанность приносить в затемненную комнату, в которой лежала мать, влажные полотенца. Таким образом, она выступала одновременно и в роли виновной, и в роли няни, в которой нуждалась мать. В подростковом возрасте Нэнси поняла, что ее поведение в качестве большой девочки или взрослой эксплуатировалось и в других формах. Например, в детстве ей очень нравилось, когда мать проводила с ней время на кухне, обучая готовить еду и заниматься уборкой. Но затем у нее появилось полное отвращение к этому, когда ей стало понятно, что основной мотив матери заключался в том, чтобы отделаться от своих домашних обязанностей и отправиться на работу, оставив Нэнси в качестве домохозяйки, которая должна была обслуживать мужчин.
К альтруизму Нэнси, являвшемуся важным аспектом ее отношения к работе в должности лаборанта, часто примешивались чувства вины и обиды, и иногда альтруизм становился причиной приступов сильнейшей паники. Нэнси стремилась брать на себя гораздо больше, чем это входило в ее обязанности лаборанта, поскольку она беспокоилась, что в противном случае больные не смогут получить результаты тестирования, которые им были нужны для назначения лечения. По возможности она всегда старалась сдержать свое раздражение. Как только у нее прорывалось ощущение, что ее эксплуатируют, а вместе с ним вспышки гнева, возникала навязчивая идея о том, что, возможно, она допустила какую-то небрежность или причинила вред. В страхе и ужасе она замыкалась в себе и размышляла о том, что надо увольняться с работы. Она часто не могла ничем заниматься, не позвонив в лабораторию и не убедившись, что тест был проведен правильно. Вся эта последовательность событий переживалась еще более интенсивно, если требовалось исследовать дыхательную функцию больного, что объяснялось другим источником страха и гнева Нэнси – садистской игрой Мэтта, который подкрадывался к ней сзади и неожиданно закрывал ей ладонью нос и рот. Когда Нэнси начинала паниковать, чувствуя удушье, и отчаянно размахивать руками, он ее отпускал. Если она плакала и негодовала, то он упрекал ее в том, что она ему не доверяет, говорил, что на самом деле он никогда ее не обидит и что ей должно быть стыдно за сопротивление его нападению. Жалобы Нэнси своей матери наталкивались на аналогичное встречное обвинение: Мэтт – добрый мальчик, который никогда ее не обидит, и что она зря за ним везде ходит, вместо того чтобы играть со своими куклами. Ее брат извлекал выгоду из альтруистического беспокойства Нэнси, когда изображал серьезную травму, пугая ее и заставляя тревожиться, а затем смеялся над ее легковерием. Другой источник страха Нэнси в раннем возрасте был связан с отцом. Ее мать часто на полдня покидала ферму. Нэнси, одинокая и напуганная, не могла оставаться одна в доме и играть или спать и отправлялась на поиски работающего в поле отца. Он сажал ее рядом с собой на трактор. Первоначальное ощущение счастья от этой близости с ним обратилось в разочарование и шок, когда однажды она уснула и вывалилась из трактора. Нэнси не помнит, чтобы сильно ушиблась, но с тех пор она стала постоянно испытывать страх, что упадет и ее переедет трактор. В то же время ей было стыдно за то, что докучала своему отцу, когда он работал. Из-за сильнейших чувств стыда и вины, которые Нэнси испытывала в связи со своими страхами, она делала все возможное, чтобы подавить и вытеснить тревогу. Психиатр, консультировавший ее в течение долгого времени, пришел к заключению, что из всех женщин, которых ему доводилась лечить, Нэнси была наименее истеричной. И только в ходе анализа, проводимого мной, у нее снова начали возникать состояния тревоги и панические приступы, особенно в выходные дни.
Для Нэнси знание и незнание стало оружием, которое она могла использовать для выражения соперничества и враждебности. Игра, когда другого человека выставляли глупцом, по-видимому, поощрялась у всех членов семьи. В подростковом возрасте Нэнси научилась провоцировать отца и брата высказывать политические взгляды, которые она совершенно не разделяла и которые позволяли ей ощущать свое превосходство. Эту форму противодействия авторитетам она продолжала использовать в больнице и аспирантуре, высказывая в высшей степени принципиальные взгляды, которые позволяли ей испытывать справедливое негодование и возмущение.
Чувственное удовольствие и сексуальное возбуждение
Болезнь матери при рождении Нэнси и последующее разлучение младенца с матерью привели к тому, что обычный уровень взаимного чувственного удовольствия от держания матерью ребенка на руках, ласок, объятий, раскачивания и вокализации, по-видимому, так и не был достигнут. И наоборот, отец Нэнси, по всей видимости, имел достаточный телесный контакт с младенцем. Мы можем предположить, что Нэнси была тактильно чувствительным младенцем вследствие постоянно возникавшей у нее экземы. Независимо от того, что явилось причиной возникновения экземы (чувственная гипостимуляция со стороны матери и/или гиперстимуляция со стороны отца), проявление экземы во взрослой жизни было тесно связано с половым поведением – гетеросексуальным и мастурбацией. В процессе развития высокий уровень возбуждения, которое испытывала Нэнси, ограничивал ее способность испытывать чувственное удовольствие в виде переживаний расслабления и спокойствия. Поиски комфорта и спокойствия постоянно приводили ее – незамедлительно или спустя некоторое время – в состояние возбуждения, вызывавшее смущение, замешательство, чувства вины и стыда. До трехлетнего возраста она ночевала в родительской спальне. То, что уже в раннем возрасте она подвергалась сексуальной стимуляции из-за возбуждающих сцен и звуков, по-видимому, имело непосредственное отношение к ее стойко сохранявшемуся энурезу. Ее ассоциации свидетельствуют о том, что шум, который она создавала, вылезая из детской кроватки, чтобы сходить на горшок, возможно, являлся попыткой прервать половой акт родителей. То, что родители укладывали Нэнси в ее кровать и объясняли при этом, что она должна ходить в туалет самостоятельно, воспринималось ею как отвержение. Эта борьба с энурезом, полиморфно связанным с сексуальностью, продолжалась вплоть до пубертатного возраста.