– Страсти какие, – пробормотала я и поморщилась от боли, пытаясь сесть и прислониться спиной к стене. – А большая?
– Раэ… она здесь так давно, что никто и не помнит, как она сюда попала.
– Меня уж точно не пленяли вместе с захваченной добычей, Чака, – глухо сказала одноглазая воительница. – Хотя в том, что я попала к квалиирам, моей заслуги тоже нет. И большой чести также.
– Ты-то кто, сокровище серое? – язвительно спросила Чака, не обращая внимания на укоризну.
Врать и что-то придумывать не было смысла.
– Тави меня зовут. И, да, я владею магией. Хотя не только ей, на самом деле… долго рассказывать.
– Ты вообще человек?
– Наполовину. И, хоть меня называют порождением Ниста, смею заверить, что ни один бог – ни Темный, ни Светлый – не принимал участия в этом замечательном процессе. Даже демоны не вмешивались, – пожала плечами я, ошейник болезненно проехал по кровавой ссадине.
– С такой-то рожей… немудрено, – хмыкнула сарра. – Ту, что любит ругаться, зовут Чакьяни Салта… руку ей откусили здесь, в кауссе, но пока живет. А ведь, подумать только, была хранителем учетной книги. Здесь кто угодно переродится.
– Жить захочешь – еще не так раскорячишься, – отвесила ей шутовской поклон Чака и снова принялась за меня:
– Небось, сидела в своей башне и горя не знала… пока какой-то воин не одолел в честном поединке и не сдал на руки нашим доблестным охранникам?
– В башне? Честный поединок?
Были б силы – рассмеялась бы. Пришлось довольствоваться тусклой усмешкой.
– Выкрали из собственной постели. Вообще я капитан шхуны, если уж на то пошло.
– Рыбу возили? – не унималась она.
– Грузы различные… в основном, не свои, – пояснила я. И вспомнила, что мимо слуха стремительно пронеслось какое-то слово, показавшееся странным и непривычным… а, возможно, и несколько слов. – Кто такие квалииры?
– А-а-а, – протянула Чака, – так ты пиратка… или пиратша?
Раэ медлительно протянула руку и кончиками пальцев стукнула рыжую по плечу. Та испуганно отшатнулась:
– Ты чего?
А удар-то был увесистый… даром, что на вид – обычное прикосновение.
– Оставь ее. И так еле дышит, а ты со своими расспросами.
Затем сарра обратилась ко мне:
– Квалииры – это мы. Пешки для увеселения зрителей и лично короля Аргентау. Мужчины и женщины, сражающиеся насмерть друг с другом, с отчаянными добровольцами, дикими зверями или демоническими созданиями… все едино.
– Не так страшно, – прикрыв глаза, проговорила я.
– Не так страшно? – изумленно повторила Чака. – Нет, я понимаю, что вы, маги, постоянно имеете дело с какой-то потусторонней дрянью, но ты, похоже, совсем не понимаешь, куда попала.
– Не хочу изображать браваду… но я дралась с людьми, зверями, демонами. Магией и клинком. Вас много?
– Всего около сорока. Мужиков, правда, гораздо больше – на нас Его Величество выделил всего-то две четырехместных камеры. Аргентау не слишком почитает женщин, – развела руками Чака. Вернее, рукой и… второй рукой, тем, что осталось.
– Это неважно, – покачала головой я.
– Что тогда важно для тебя? – спросила Раэ.
– Еда, вода, отдых. Не обязательно в таком порядке.
– Если ты не встанешь завтра, тебя просто убьют. Таковы здесь порядки, серая, – сообщила она и спокойно легла на спину, подвинув под голову бурый предмет. Подушка. Обычная подушка, набитая соломой. У меня подушки не было, точно так же, как и у Йилаан, и у Чакьяни.
– Не встану куда?
– На тренировку, – заметно помрачнев, сказала рыжая Чака.
По правде говоря, я всегда любила тренировки. Процесс обучения – чему угодно – казался мне своеобразной магией, которая доступна каждому, и, боюсь, я до сих пор не изменила мнения на сей счет. Однако на следующий день после знакомства с сокамерницами для меня настоящим подвигом оказалось просто выйти во двор по длиннющему коридору, после того как за спиной недобро лязгнула дверь.
Замок здесь, кстати, очень хитрый. Вокруг замочной скважины наклепан выступающий стальной короб, куда рука с ключом засовывается чуть ли не по локоть. Изнутри открыть – неразрешимая задача, даже если руки, как у Рованского Ужаса. Эх…
Ноги, к счастью, мне никто не удосужился сломать. Да, дышать тяжело, кровоподтеки только начали переходить из черного в темно-лиловый оттенок, двигаюсь с трудом… а что делать? Держась за стену, я с трудом поднялась вслед за покидающими камеру узницами. Пошатнулась. Удержалась на ногах. С моим ростом сейчас только падать…
– Ого… а ты высокая, – усмехнулась Чака, нетерпеливо вцепившаяся в прутья решетки. Сама она едва четыре вершка мне уступает, но на фоне Раэ мы обе – что марды.
– Она и раньше была высокая. Рост нашей новой соседки ничуть не изменился с момента ее появления в камере, – флегматично заметила та, которую называли «Игла».
– Не-е-е, – протянула рыжая, – раньше она была длинная, потому что лежала плашмя. А сейчас высокая, потому что встала на ноги.
– Тебе бы философские трактаты писать, – пробормотала я, пробуя босыми ступнями неровный пол. Она залилась смехом, ярким, словно солнце, спросонья бьющее точно в глаз:
– А я и писала!
– О чем же, если не секрет?
– Ну… я не закончила. Не вышло. Пустилась в это чертово морское путешествие… «Про воздействие гармонических риффов консьегенской лютни на слух тягловых животных».
Собственно, все соблюдено. Длинное, напрочь идиотское название, невнятная и совершенно бесполезная суть. Отличный, должно быть, трактат. Оставалось только промолчать, однако все же спросила:
– А консьегенская лютня как-то отличается от обычной? И как она воздействует на слух тягловых животных?
– Не знаю. Но писала я именно про консьегенскую, – твердо заявила Чака.
Стражник, шедший позади, коротко ткнул ее в спину древком копья:
– Заткнись.
– Иди дерьма поешь, – огрызнулась рыжая.
– Боги… когда уже меня переведут в другое крыло. Там хоть бесконечного женского трепа нет, – вздохнул второй, добродушный увалень со скорченным словно от зубной боли лицом.
Игла, не оборачиваясь, произнесла:
– Нельзя отрицать, что, если бы Чакьяни угораздило родиться в мужском теле, разговаривала бы она ничуть не меньше.
– Скажешь тоже, – фыркнул первый. Их командир – его плащ ничем не отличался от формы подчиненных, так что должность его, скорее всего, не соответствует чину – коротко оборвал нас:
– Разговорчики!
И все послушно утихли. Только Чака еще бормотала себе что-то под нос. Но – вполголоса, неслышно. Поставила бы свои последние тряпки на то, что она ругается, как заправский боцман. Даром что «хранитель учетной книги».
Переход длинный и полностью укрытый камнями. Слева – череда небольших проемов, которые освещают коридор. Справа – масляные лампы, что зажигаются только с приходом ночи. Сзади идут три охранника: два с копьями, один чуть поодаль, с арбалетом. Спереди еще один, и их командир, который с виду ничем не отличается. Даже шлем тот же, уставной. Возможно, есть какие-то еще знаки различия, но для меня они пока что все на одно лицо.
Целых пять конвоиров… и это несмотря на то, что мы и так безоружны. Либо таков уставной порядок, либо же начальство странной тюрьмы с о-о-очень большим пиететом относится к сарре. Ее пальцами можно с легкостью давить черепа, было бы желание, но грузности я, как ни старалась, в массивной фигуре женщины не заметила.
Вторая камера либо где-то в другом крыле, либо я ее просто не заметила. Немудрено. Концентрируясь на том, чтоб не упасть во время ходьбы, иногда пропускаешь мелкие и незначительные детали вроде комнат, заполненных пленницами. Иногда добрые воины помогали мне кончиками копий, но не слишком сильно – так, мол, знай свое место, ушастая тварь.
Возникало смутное желание развернуться, схватить копья и повтыкать им в наиболее интересные места, однако самоконтроль – великое дело. Хоть в данный момент и приходится уделять ему намного больше внимания, чем обычно.