Именно этим смешением любимых запахов и суетой запомнился Лике семнадцатый день рождения. Она родилась 13 мая, на память Гликерии Новгородской, потому и была названа этим именем. Было, правда, еще несколько вариантов, но матушке с отцом понравилось это. Отец называл ее Лушенькой, и Лике казалось, что она помнила это, хотя на самом деле, скорее представляла по рассказам бабушки и tante Веры. Что может помнить ребенок, которому еще не было и пяти лет? Но она помнила – большие руки отца, его бороду и усы, запах, лица вот никак вспомнить не могла – только по портрету. И любимую песню отца тоже помнила. Романс «Не пробуждай, не пробуждай». Она теперь тоже его пела – в память о папеньке.
Утром, стоя в музыкальной комнате у пианино, Лика тихонько наигрывала любимый романс, когда появился дед. Волосы его были уже почти совсем седыми, как и бакенбарды, но Дмитрий Сергеевич оставался по-прежнему подтянутым и стройным, хотя возраст имел достаточно солидный.
– Ну что именинница, поздравляю, вот ты и выросла. Маменьку твою в этом возрасте замуж отдали, – князь посмотрел на внучку серьезно, но, поймав ее испуганный взгляд, улыбнулся. – Не страшись, тебя пока еще даже не сватал никто.
– Ой, papi, как вы меня напугали, – Лика никак не могла скрыть растерянности, вызванной словами Дмитрия Сергеевича, и не понимала, к чему он клонит.
– Стар я стал, а хочется самому тебя в свет вывести, потому думаю по осени в Петербург отправиться. Нет у нас тут на Москве настоящей знати, а ты такая красавица у меня выросла, можешь выгодную партию в столице сделать, – князь присел на оттоманку и внимательно посмотрел на внучку.
– Не знаю, papi, мне больше всего хочется в Беклемишевку и не только на лето. Скучаю я на Москве по лесу нашему, по речке, да и подруги все там остались. Если б хоть в институт… – начала девушка, но дед не дал ей договорить.
– Ты все эти новомодные веяния брось. Матушка твоя дома училась, и Верочка, и тебя так выучили. Домашнее образование, оно гораздо полезнее. Все что надо знаешь и умеешь, и ничего лишнего. Да и куда ехать-то – в столицу? – Дмитрий Сергеевич поднялся. – Бабушке твоей сырой климат вреден, да и Петруше. Ступай вот одевайся лучше, вся Москва у нас сегодня соберется, последний бал даем.
– Как последний, papi? – недоумение явно выразилось на лице девушки.
– Так сама ж в Беклемишевку хотела, вот и поедем аккурат после Троицы, а оттуда уже в столицу, а там, как Бог даст, – старый князь приобнял внучку, – красавица ты моя, не страшись, неволить не стану, просто стар я уже.
– Что вы, papi, – Лика поцеловала Дмитрия Сергеевича в морщинистую щеку, – разве старики танцуют? – она лукаво блеснула глазами, – вы мне вальс обещали, неужто откажете?
– Знаешь, плутовка, как польстить деду, – губы князя расплылись в улыбке, – ступай одевайся.
«Красавица выросла», – подумал Дмитрий Сергеевич, поднявшись с оттоманки и подойдя к пианино. Поискав что-то в нотных тетрадях, он махнул рукой, сел за инструмент и заиграл вступление. Потом по комнате разнесся его приятный баритон.
Ночь светла, над рекой тихо светит луна,
И блестит серебром голубая волна.
Темный лес… Там в тиши изумрудных ветвей
Звонких песен своих не поет соловей.1
Князь повторил последнюю строку и, прекратив игру, закрыл крышку пианино. Очень не хотелось ему покидать неспешную Москву и ехать в столицу, но не на сына же перекладывать заботу о Ликуше. Павел Дмитриевич в свои тридцать семь лет успел сделать неплохую военную карьеру, но семьей пока не обзавелся, потому старый князь не считал его человеком, способным устроить счастье любимой внучки.
«Дети, дети… как странно и, в общем-то, несправедливо распорядилась судьба. Словно какой-то злой рок навис над семьей Беклемишевых – Машенька умерла родами, Паша, будучи довольно завидным женихом, тем не менее, дважды получал отказ на свое предложение (один раз от девицы, другой – от ее отца), Верочка…»
Вспомнив вчерашний разговор с младшей дочерью, Дмитрий Сергеевич тяжело засопел носом и в сердцах стукнул кулаком по крышке пианино.
«Тоже удумала – в монастырь собралась. Да еще в Эстляндию!», – князь попытался вспомнить название городка, где расположена так приглянувшаяся дочери обитель, но так и не смог его выговорить.
– Тьфу, чухонцы, прости, Господи, да и княгинюшка хороша. Верочка, Верочка, пусть приедет, пусть погостит. Догостилась. – конечно, не пускать дочь к крестной князь Беклемишев не мог, тем более князь Сергей Владимирович Шаховской был птицей высокого полета – губернатором Эстляндии. Но кто ж знал, что после смерти супруга княгиня не только сама станет особой весьма набожной, но и крестницу к этому склонит. Нет, Дмитрий Сергеевич новомодных взглядов не придерживался – и в храм ходил, и говел Великим постом, и на монастыри немало жертвовал, но дочь в черницы отдать – этого у него и в мыслях не было. «Конечно, Верочка в девках засиделась, но и не такие замуж выходят. Взять хоть графиню Чернышеву покойную. Троих детей родила в весьма солидном возрасте». Эх, грехи наши тяжкие, – вздохнул Дмитрий Сергеевич и направился прямиков в библиотеку. Его душа горела, и, понимая, что до гостей княгиня-матушка ни капли не даст, князь решил «почитать Диккенса» (именно за толстым томом этого английского писателя стоял шкалик с анисовкой).
Княжна Вера Дмитриевна воротилась от обедни из Никольского храма, где имела долгую беседу с отцом Михаилом. Батюшка уговаривал Веру отцовской воле не противиться, но попытаться поговорить с маменькой и привлечь ее на свою сторону. Сам же он обещался непременно побеседовать с князем и надеялся на успех сего предприятия, но, глядя на пожилого сухонького священника, Вера очень сомневалась, что у того что-то получится. «Куда отцу Михаилу против папеньки, – вздохнула про себя девушка. – Был бы жив Сергей Владимирович!» С другой стороны, пока князь Шаховской2 был жив, Верочке и в голову не приходило уйти в монастырь. Ей нравилось приезжать в гости к крестной, блистать на балах, принимать знаки внимания от кавалеров, пусть никто из них и не тронул ее сердце. После гибели зятя Верочка уехала в Аристово помочь непраздной сестре, и тяжелые роды, болезнь и смерть Маши сильно подействовали на княжну. Тогда она ежедневно молилась, умоляя Господа и Его Пречистую Матерь пожалеть Машу и спасти ее. И когда ее молитвы не были услышаны, Вера ушла в себя, а потом озлобилась на весь мир. Стала очень строгой с маленькой Ликой, которая внешне была так похожа на мать, и долгое время не могла даже видеть Петрушу, считая его виновным в гибели своей любимой старшей сестры.
Постепенно боль утихла, ушли и страхи, княжна Вера вновь стала выезжать и как-то невзначай – она сама не поняла, как это случилось, влюбилась в блестящего офицера Романа Чернышева. Нет, он был красив, статен, обходителен, и по нему сохли многие девушки на выданье как на Москве, так и в столице, но Верочка-то знала Романа Сергеевича едва не с детства – они были соседями, дружили семьями.
Практически не видя дома родного старшего брата, Вера с Машей возвели в ранг таковых Романа и Василия Чернышевых, что было весьма полезно для всех четверых. У девушек всегда имелись партнеры для домашних танцев, кавалеры на балах, а молодым людям оказывалась помощь другого свойства – выбрать для понравившейся девушки подарок, написать экзерсисы по английскому, да мало ли какая мелочь может понадобиться. В силу таких дружеских, почти родственных отношений, Чернышевы в качестве женихов абсолютно не рассматривались, но именно в их доме Маша познакомилась со своим будущим мужем князем Аристовым, приходившемся брату Сергея Романовича Павлу каким-то родственником по линии его жены.