– Тебе нужно выбрать институт в ближайшее время. Подать документы. Ты уже думал, кем хочешь стать?
Он пожал плечами.
– Юристом.
– А чем именно ты бы занимался как юрист?
Он пожал плечами.
– Понятия не имею.
– А почему ты тогда хочешь им стать?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Так хотел отец. Хотел, чтобы я стал юристом.
– Как он?
– Как он не смог.
– А ты сам хочешь того же?
Похоже, все, что ему оставалось – это пожимать плечами. Нана вытащила его на зыбкую почву, в область вопросов без ответов.
– Я не знаю. Он ждал от меня этого.
– Это хорошо, что он тебе рассказал о своих желаниях. Мы об этом тоже подумаем. Но чего бы хотел именно ты? Если не думать ни о чьих ожиданиях, желаниях, просьбах. Просто какие-то идеи?
– Не знаю.
Вообще-то Тахти уже думал об этом. Абстрактно он бы выбрал журфак. Но журфак, так говорил отец, это ведь не серьезно. Не прибыльно. Нестабильно. Лучше изучить право. Устроиться в большую компанию или в суд адвокатом. Вот это надежно.
– Может, психологом.
Тахти принялся ковырять краску на столешнице.
– Почему? – спросила Нана.
– Не знаю. Это, наверное, тоже стабильно.
– Как что?
– Как право. Или еще можно рыбаком.
Ага, и уплыть отсюда к едрене фене. Тогда уж сразу пилотом. Прямой рейс Лумиукко – Вердель. Вот что ему бы подошло.
– Но ты же все время фотографируешь, – сказала Нана. Сказала как бы между прочим, но эти слова тоже отозвались болью в груди.
– Это другое, – огрызнулся Тахти. Он сам не ожидал от себя такого тона.
– Какое? – голос Наны остался спокойным.
– Это личное. Это так, хобби.
– А чем отличается хобби?
От ее вопросов у Тахти создавалось ощущение, что он на допросе. Он не хотел на них отвечать не хотел на них отвечать не хотел на них отвечать.
– Ну, хобби – это то, что нравится. Поэтому фотография – это хобби.
– А почему ты не хочешь заниматься тем, что нравится? Все время и всерьез?
Да потому что мне страшно, что ничего не выйдет, внутри кричал он. Ничего не выйдет!
А еще его волновало другое.
– Это вообще секрет, – сказал он. – Как вы узнали?
– Наверное, потому что покупаю тебе пленки.
После этих слов он почувствовал себя преданным. Будто его секрет разболтали всему миру. Теперь все разрушат. Теперь он не сможет снимать.
– Может, тебе стать фотографом? – предложила Нана.
– Журналистом, – поправил ее Тахти.
– Почему именно журналистом?
– Мне интересны люди. Истории людей.
– Тогда сделай это.
– Я совсем не творческий человек.
– Единственное, чего тебе нужно в себе найти, так это уверенность в своих силах, – сказала она, будто это было проще простого. Словно советовала ему взять с собой зонт во время дождя. – Попробуй.
– А если я провались?
– Попробуешь еще раз.
Вот так. Всего-то.
– Мне негде жить.
– Не усложняй. Если это беспокоит тебя больше всего, то я хочу тебе напомнить: мои двери всегда для тебя открыты.
– У вас и так полно забот, – сказал Тахти. – Вы же не только мой опекун.
– Да, я не только твой опекун, – она улыбнулась. – Мне хотелось бы еще быть твоим другом.
– Я ведь не это имел в виду, – сказал Тахти чуть слышно.
Внутри царил такой кавардак, будто его огрели пыльным мешком, а потом постирали в стиральной машинке. Его даже начало тошнить.
– Давай попробуем сделать это вместе, – сказала Нана. – Я узнаю, что нужно для поступления.
В ее глазах бликами лежал свет. Она улыбалась своей мягкой, успокаивающей улыбкой. Его тошнило, а Нана улыбалась. На нее смотришь – и почти веришь, что что-то может получиться.
– Наверное, – Тахти кивнул, но уверенности в нем не было.
Он хотел уйти. Можно ему уже уйти? Пожалуйста.
– Вот и хорошо, – сказала Нана.
Минус одно дело в ее списке дел. Плюс одна причина для дрожи в руках Тахти. Он встал.
– Спасибо. Да. Я постараюсь.
Он запахнул куртку и вылетел из зала с такой скоростью, будто от этого зависела его жизнь. Не так уж далеко от правды, если на то пошло.
Вечером Нана вычеркнет из своего ежедневника еще одно дело. А Тахти будет сидеть одетый на кровати и дрожать всем телом.
Я боюсь людей боюсь людей боюсь людей.
///
Сати услышал шаги. Кто-то поднимался по ступеням. Он вскочил, тело отозвалось болью. Бежать отсюда было некуда. За спиной – запертая на замок решетка. С одного бока – глухая стена, с другого – перила и пустота, впереди – узкая лестница. Он сам загнал себя в ловушку. Сердце подскочило в груди и принялось выстукивать неровный ритм. Он натянул капюшон на самые глаза.
Человек был один. У него не было в руках ни фонарика, ни зажигалки. Темный силуэт на фоне темных стен. Походка была уверенной, в ней не чувствовалось страха. Это была уверенная походка хозяина своей территории. Сати сначала подумал: воспитатель. Но ошибся.
Не воспитатель. Воспитанник.
Мальчишка, как и он сам. Черная толстовка, черные треники. Черные, бездонные глаза. В парне ощущалась агрессия. Тогда Сати испугался не на шутку. Сейчас его убьют. Как пить дать.
– Ты че тут забыл? – спросил парень в черной толстовке.
Сати не знал, что опаснее – ответить или промолчать. Он покачал головой.
– Язык проглотил? – спросил парень.
– Я уже ухожу.
– Я не спрашивал тя, када ты уходишь. Я спросил, че ты тут забыл.
– Ничего, – сказал Сати.
Парень осмотрел его, внимательно, с головы до ног. Сати напряг мышцы, будто верил, что если постарается, то сможет исчезнуть. Парень достал пачку сигарет, выбил одну ударом пальцев, вытянул зубами.
– Куришь? – спросил парень сквозь сигарету.
Сати кивнул. Парень протянул ему пачку, Сати вытянул из нее сигарету. После драки в душевой под ногтями осталась запекшаяся кровь, чернела полумесяцем. Парень чиркнул – не зажигалкой, спичкой. Прикурил, поднес спичку к лицу Сати. Сати прикурил. Тяжелый дым осел горечью на языке, опустился в легкие. Он выдохнул струю дыма. Парень сел на ступеньки.
– Ну?
Он кивком указал на ступени. Сати сел с ним рядом. Парень прижимал сигарету большим и средним пальцами. Посмотрел на Сати, сощурился от дыма.
– Выкладывай, – сказал парень.
– Что? – Сати смотрел на его руки. В лицо ему смотреть было не то чтобы страшно. Не по себе.
– Кто тя так разукрасил?
Сати не видел себя в зеркало. Специально не стал смотреть. Умылся ледяной водой, даже вытираться не стал, и кровавая вода текла на форменную рубашку. Но, наверное, выглядел он и правда не очень.
– Да так, – сказал Сати. – Ничего такого.
На Сати была перемазанная в крови интернатская форма, поверх которой он накинул жилетку с капюшоном. На парне – толстовка и треники. И кеды. Синие китайские кеды, замызганные, с исцарапанными носами. И кулон на черном шнурке, клык.
– Долго будешь ломаться как целка?
– Ребята с четвертого, – сказал Сати. – Я был в душевой, когда они пришли.
– Че хотели?
– Ничего. Побить.
– А ты? Отсиживаешься теперь тут?
Сати пожал плечами:
– Не хочу с ними связываться.
– Много их было?
– Пятеро.
– На одного?
Сати кивнул.
– Давненько я на четвертом не был, – сказал парень. – Надо бы к ним наведаться. Имена знаешь?
– Да я ж не знаю пока здесь никого.
– Неважно. Я и так знаю, кто.
Парень выпустил струю дыма. Сати промолчал. Затушил сигарету о ступеньку, сжал и разжал пальцы, словно разминал кулак перед дракой. Парень встал.
– Пойдем.
– Драться?
– Куда те щас драться, – парень хохотнул и тут же стал серьезен. – Ты на ногах еле стоишь.
– А что тогда?
– Подлатаем тя чуток.
Парень пошел по ступенькам. Он не стал дожидаться, пока Сати, кривясь от боли и придерживаясь за перила, поднимется на ноги. Он не стал ждать, когда Сати пойдет за ним. Он не сомневался, что Сати пойдет. Пойдет сейчас – и пойдет потом.
***
Тори нравилось гулять в такие вечера. Идти, обхватив себя руками, быстро замерзая, чувствовать первый в этом году ледяной ветер, чувствовать, как замерзают руки и как продувается слишком легкий свитер. Ночи становились уже долгими, темными, предзимними. День за днём они отвоевывали себе все больший и больший кусочек вечера, потом и утра, постепенно, усыпляя бдительность, становясь полярными, черными. Самое главное в такой осенний вечер – догулять до момента, когда уже по-настоящему замерз. До холодных рук, растрепанных волос и шума в ушах. Ловить вечер рецепторами тела, поддаваться на некомфорт, ощущать непоколебимое приближение зимы.