В качестве ответа Сталин поделился с Риббетропом планами советского правительства в отношении Прибалтики и Бессарабии, из чего стало видно, что германские пожелания будут учтены. Конкретно, советизация государств Балтии откладывалась на потом; пока же их внутреннее устройство сохранялось без изменений. В отношении Бессарабии стороны сошлись на том, что «в настоящее время советское правительство не располагает намерением трогать Румынию», однако оно заявит о своих интересах в случае изменения ситуации на Балканах из-за каких-либо действий Венгрии против Румынии [там же]. Хотя с формально – правовой точки зрения изложение собственных намерений нельзя считать принятием на себя обязательств, рассуждая политически, в какой-то мере обязывающим сталинский ответ все же был. В дальнейшем это отразилось на поведении СССР в Прибалтике и его отношениях с Румынией и Венгрией.
«Решающая игра»
И Сталин, и Гитлер понимали, в сколь рискованную игру они ввязываются. Однако каждый из них надеялся перехитрить партнера. «Кажется, нам удалось провести их», – заявил Сталин соратникам после подписания пакта. Гитлер в радостном исступлении стучал кулаком по стене и кричал, что «теперь весь мир – у меня в кармане!» [цит. по: 7, с. 60]. Разумеется, ни для Гитлера, ни для Сталина истинные цели «партнера» не представляли никакой тайны. Эта игра в политический покер велась с открытыми картами.
В итоге, как того и опасался М. М. Литвинов, фюрер переиграл Сталина по всем статьям, начиная с самого решения заключить договор. Гитлер рассчитывал с его помощью добиться ликвидации польского государства и быстрой победы над западной коалицией, в результате чего Германия неизмеримо улучшит свое стратегическое положение, а также экономически обогатится за счет военной добычи – и оказался прав. Сталин же, напротив, строил расчет на затяжную кампанию, которая истощит человеческий, экономический и политический ресурсы Германии – и катастрофически ошибся. В Кремле не сумели по-настоящему отрешиться от опыта сугубо позиционной первой мировой войны, которая велась ее участниками главным образом на истощение сил противника. То, чего кайзеровской армии не удалось достичь за четыре года непрерывных боев, потеряв два с половиной миллиона солдат убитыми и ранеными и разорив до нитки страну, Вермахт добился за полтора месяца ценой относительно малой крови. Столь блестящей победы мир еще не видел.
В итоге ставка, сделанная Кремлем на этот замысел, оказалась битой. Вместо истощения ресурсов Германия значительно нарастила их объем, заполучив в качестве военной добычи людской, промышленный, финансовый и военный потенциал сразу нескольких развитых европейских стран. Вместо ожидавшегося Москвой социального взрыва на почве трудностей военного времени в результате побед германского оружия произошла небывалая консолидация режима, а авторитет Гитлера в народе и армии вознесся до небес. Последнее имело для СССР особо печальные последствия, поскольку положило конец «генеральской фронде» Гитлеру и превратило Вермахт в послушное орудие реализации нацистской партийной программы во внешней политике. По свидетельству помощника (заместителя) германского военного атташе в Москве полковника Г. Кребса, после победы Гитлера в споре с осторожничающим генералитетом относительно возможности быстрого успеха западной кампании не осталось желающих отговаривать его от нападения на СССР [56, c. 398–399]. Традиционный для военной касты сверхосторожный бисмарковский подход к вопросу о войне с Россией оказался отброшенным в сторону. В международном плане головокружительный военно-политический триумф Германии вознес ее на пьедестал вершителя судеб Европы и позволил принять на себя роль покровителя малых стран и арбитра в их многочисленных спорах друг с другом.
После заключения пакта политическое искусство состояло в том, чтобы выжать из международной ситуации, создаваемой им, максимум выгод, а затем в подходящий момент первым ударить по «заклятому партнеру». И здесь Гитлер полностью обставил Сталина. Во-первых, главной жертвой блицкрига на западе стала Франция – наиболее склонная к союзу с СССР держава. Во-вторых, свобода рук в отношении стран Восточной Европы и Балтии, которой «берлинский данаец» одарил Сталина за советский нейтралитет, оказалась, по сути, коварной провокацией, поссорившей СССР практически со всеми соседями, от Финляндии до Ирана, и вынудившей их искать защиты все у того же Берлина. И, наконец, завершающий акт, – нанесение опережающего удара по рапалльскому партнеру, – также остался за Гитлером.
В том – то и была «беда» пакта, что положенный Кремлем в его основу стратегический расчет оказался в корне неверным, а предпринятые им, исходя из этого расчета, практические мероприятия 1939 – первой половины 1941 гг. – строго контрпродуктивными. Стремление официальной историографии скрыть неудобную правду об истинной цели этого провалившегося проекта и, одновременно, представить успешными его промежуточные результаты, делают эту миссию в принципе невыполнимой.
Мнимое величие
Между тем, многим авторам, пишущим о пакте, удается усмотреть какой-то «рост международного авторитета» СССР в результате этой сделки, выразившийся, якобы, в признании его прав и интересов в Восточной Европе. Вопрос только в том, признание кем? Третьим Рейхом – преступным государством, преступные руководители которого будут преданы позорной казни через повешение, если только не успеют покончить жизнь самоубийством? Государством, которое всего через несколько лет само будет стерто с политической карты Европы? Невелико достижение! Да и это «признание» продлилось не очень долго – один год и десять месяцев. Чтобы выкупить у Сталина право на агрессию, Берлин позволил ему потешиться ролью военно – политического Калифа всея Восточной Европы на час, точнее, на год и девять месяцев. «Эти «выгоды», – писал по горячим следам пакта-39 Троцкий о территориальных и политических уступках Германии, – имеют в лучшем случае конъюнктурный характер, и их единственной гарантией является подпись Риббентропа под "клочком бумаги"» [141, c. 145]. Так и случилось. 22 июня «великая держава» Гитлера отказала СССР в праве не только на присоединенные территории, но даже на само его существование.
С учетом исхода второй мировой войны единственно значимым стал бы акт признания произошедших территориально – политических изменений будущими союзными СССР державами – победительницами – Великобританией и США и ведомой ими мировой антигитлеровской коалицией. Однако они провозгласили, как общий, принцип непризнания любых таких изменений, если они имели место уже после начала войны, т. е. после 1 сентября 1939 г. Все советские приобретения, подаренные пактом Молотова – Риббентропа, попадали в этот разряд. Историк Д. Г. Наджаров справедливо замечает, что «груз нелегитимности» соглашений с фашистской Германией постоянно довлел над Кремлем [28, с. 53]. Когда возникла необходимость заручиться англо-американской поддержкой в войне против Гитлера, чтобы получить ее Сталину пришлось высечь самого себя, присоединившись к Атлантической хартии Рузвельта и Черчилля, отвергавшей насильственные территориальные изменения и провозглашавшей право народов на свободное определение своей судьбы.[43]
Прежде всего, ничтожными с международно – правовой точки зрения были договоренности между СССР и Германией по вопросу о линии размежевания двух государств на польской территории. Советское правительство само признало этот факт уже 30 июля 1941 г. в т. н. «соглашении Сикорского – Майского».[44] Собственно, против самой этой линии, весьма предусмотрительно, как отмечалось выше, срисованной Кремлем с «линии Керзона», ни в Лондоне, ни в Париже в 1939–1940 гг. отнюдь не возражали, поскольку сами предлагали ее Польше и Советской России еще в 1919 г. и хотели бы к ней вернуться сейчас. Еще даже до присоединения СССР к англо – американскому антигитлеровскому альянсу польское эмигрантское правительство ставилось союзниками в известность, что о включении в будущую восстановленную Польшу областей, отошедших к СССР, и речи быть не может. Как съязвил в одном из донесений в НКИД И. Майский, министром иностранных дел Великобритании Галифаксом в этой связи Сикорскому была прочитана «длинная лекция о прелестях «линии Керзона» [36, с. 329, 335]. Из Парижа Суриц писал в НКИД 30 сентября 1939 г.: «О восстановлении прежней (в смысле границ. – Ред.) Польши никто серьезно, по-видимому, уже не думает». Также он передал мнение одного видного эксперта по международному праву, что «если подходить под углом этническим […] то СССР ни в каком разделе Польши не участвовал» [36, с. 143]. Отказ в признании советско – германских договоренностей был вызван исключительно насильственным неправовым способом решения вопроса. Настоящее международное признание новая советско – польская граница, – фактически присоединение к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии, – получит на Ялтинской конференции руководителей СССР, США и Великобритании в феврале 1945 г., в ходе которой Советское правительство заявило о согласии установить послевоенную границу с Польшей по «линии Керзона» с небольшими отклонениями местами в пользу СССР, местами – Польши.[45]