Юнг интересовался темой переноса и как человек, и как ученый – создатель теории архетипов, осознающий ее перспективы и практические возможности.
Я, в свою очередь, надеюсь предложить читателю более современный юнгианский подход к работе с переносом и контрпереносом, который принимает во внимание взгляды Юнга, не отрицая при этом, что его представления в данной области имеют серьезные погрешности. Вероятно, Юнг был непоследователен в своих взглядах на перенос из-за собственной подверженности переносным проекциям от пациентов, – в частности, склонности к эротическому переносу. Тот факт, что именно Юнгу принадлежит открытие о главенстве роли аналитика и о важности контрпереноса в аналитических отношениях, свидетельствует о его блестящей интуиции и мышлении первопроходца, однако ему недоставало последовательного метода и клинических техник для работы с переносом. Более того, амбивалентное отношение Юнга и его недостаточное внимание к вопросам методики оставляют тех, кто стремится совершенствовать свое искусство в этой области, в состоянии замешательства и неуверенности.
Безусловно, моя собственная биография играет значительную роль в формировании моего подхода к переносу и контрпереносу. Я училась в Обществе аналитической психологии (SAP), основанном в 1946 году Майклом Фордхэмом. Наряду с Институтом Юнга в Сан-Франциско, SAP был первой (если не считать клубов аналитической психологии) профессиональной организацией, созданной специально для подготовки аналитических психологов. Тесно сотрудничая с лондонскими психоаналитиками, Фордхэм стремился интегрировать наиболее ценные идеи психоанализа, в том числе касающиеся переносных процессов, в юнгианскую психологию. Так что культурный климат среды, в которой я училась, естественным образом склонил меня к мнению об определяющей роли переноса в клинической практике. На страницах этой книги читатель обнаружит ссылки на замечательные работы, созданные как психоаналитиками, так и аналитическими психологами. Однако стремление объединить психоанализ с идеями Юнга может таить в себе и некоторую опасность, поскольку у Юнга и Фрейда были принципиально разные взгляды на природу бессознательного, – подробнее остановимся на этом в первой главе.
Безусловно, в моих рассуждениях могут проявиться и личные склонности и пристрастия. Не случайно в ходе работы над этой книгой мне вспомнилось высказывание Юнга о его собственных трудах: «Не все, что мною сказано, идет из головы, но кое-что идет и от сердца, и я надеюсь, что благосклонный читатель не упустит этого из виду, если, следуя за интеллектуальной линией рассудка, отметит некоторые лакуны, порой недостаточно заполненные» (Jung, 1917, c. 200).
Определения переноса и контрпереноса и сам предмет рассмотрения меняются с течением времени. Сегодня у нас уже имеется богатый запас теорий и знаний, касающихся развития человека от младенчества и далее, а также богатый клинический опыт и сведения, почерпнутые из других областей, – например, из нейронаук или теории привязанности. Поэтому было бы резонно предположить, что влияние переносных проекций пациента на аналитика и методы работы с этими процессами к сегодняшнему дню уже хорошо известны и понятны всем. Возможно, тенденция рассматривать какое-либо явление как нормальную составляющую любого осознаваемого и неосознаваемого взаимодействия, а не как патологический процесс, препятствующий анализу, нигде не проявляется с большей очевидностью, чем в дискуссиях о переносе и контрпереносе. Насколько я понимаю, сегодня в мире вряд ли найдется такой юнгианский аналитик, который подвергал бы сомнению неизбежность появления переносных проекций в аналитических отношениях, а также их важную роль на пути индивидуации. Тем не менее, когда сегодняшние авторы начинают писать об этих сложных понятиях, возникает принципиально важный вопрос: действительно ли мы думаем, говорим и пишем об одном и том же?
Чтобы плодотворно исследовать наши взгляды и разногласия по этому вопросу, необходимо четко договориться о том, чту именно мы подразумеваем под переносом-контрпереносом. Кроме того, иногда мы с легкостью оперируем теоретическими понятиями, но испытываем трудности при описании того, что делаем в своем кабинете, в собственной практике. Трудности в определениях, а также различия в расстановке акцентов, особенности контекста и культуры воздействуют на развитие интереса к этой теме и, стало быть, на аналитический дискурс, приводя (порой довольно неудачно) к смешению языков вместо создания открытого пространства, где можно было бы честно признать различия и обсудить их.
Представления о переносе и контрпереносе обусловлены нашими взглядами на природу психики и развитие ее функций столь же, сколь и нашим определением роли аналитических отношений и задач анализа в целом. В связи с этим возникает вопрос об относительном значении процессов переноса в хитросплетении концепций, влияющих на практику аналитика; впрочем, следует отдавать себе отчет в том, что процессы эти не всегда осознаются и, вероятно, потому их достаточно трудно выразить словами.
У меня сложилось впечатление, что аналитики расходятся во взглядах на свои цели и на то, что именно следует считать терапевтическим воздействием. С одной стороны, это может быть связано с их приверженностью к определенным аналитическим школам и ключевым авторитетам в них, с другой – с влиянием социальных факторов, их клинического опыта и их личных особенностей.
Нас как аналитических психологов объединяют две основополагающие идеи: одна – о силе бессознательного как чего-то, превышающего способность Эго постичь и осмыслить его; другая – о Самости как организующем и объединяющем центре психики, архетипическом импульсе, способном уравновешивать противоположности, сглаживать существующее между ними напряжение. Анализ стремится найти доступ к бессознательному и к Самости во всех ее проявлениях. Однако, по всей видимости, разные аналитики считают предпочтительными разные «участки терапевтического воздействия» (Colman, 2003, c. 149), что и приводит к возникновению различных способов порождения смысла во взаимодействии аналитика с пациентом.
Некоторые аналитические психологи утверждают, что работа в переносе, этот особый способ быть с человеком и понимать его, обеспечивает наилучший доступ к неизвестным составляющим Самости и таким образом ведет к развитию идентичности. Эти аналитики отдают пальму первенства процессу аналитических отношений (а не его содержанию) и для облегчения этого процесса предпочитают использовать кушетку. Сэмюэлс называет данный метод «диалектическим взаимодействием» (Samuels, 1985, c. 194). При этом в анализе отдается предпочтение скорее «отношению», чем «созиданию», хотя и то и другое – неотъемлемые свойства психики.
Другие юнгианцы предпочитают «объективную психику», и для того чтобы обнаружить бессознательные содержания, более широко опираются на активное воображение, сновидения, ассоциации, амплификацию. Поступая таким образом, они сотрудничают с пациентом на более сознательном уровне, давая возможность различным аспектам психики вступать в более гармоничное взаимодействие. Сэмюэлс называет такой метод классически-символически-синтетическим. При этом содержание и творческий потенциал психики по мере своего проявления в аналитических отношениях начинают преобладать над процессом. Перенос и контрперенос здесь менее значимы.