«Что-что?» – Объёмов, на мгновение как будто потерял равновесие, утратил координацию внутри собственной личности, явственно ощутил внезапную и необъяснимую власть Белокрысовой над собой. Похожим образом цыганки, мелькнула мысль, выманивают у доверчивых граждан деньги, а те потом не понимают, как это могло произойти. И… не только цыганки. Дальше думать на эту тему не хотелось.
«Посмотрите вокруг, – между тем продолжила Белокрысова, – посмотрите на себя, на меня. Как мы живём? У нас отняли жизнь. Ваш приятель понимал… Так что ещё неизвестно, кому больше повезло – кто уже на празднике или кто… – вдруг заговорщически подмигнула Объёмову, – только собирается».
Кто посадил сюда эту ведьму, ужаснулся Объёмов, надо переговорить с участковым, со старшей по подъезду… Однако, вспомнив участкового, кажется, его фамилия была Гасанов (пару месяцев назад он, с трудом подбирая русские слова, показывал жильцам размытую серую фотографию бородатого, в глубоко натянутой на уши вязаной шапочке человека), вспомнив старшую – восторженную идиотку в пелерине, на шпильках, с тремя путающимися в поводках, нервно тявкающими пуделями, отказался от этой мысли. Но всё же сделал неуверенный шаг к «аквариуму». Белокрысова слегка сместилась в своём кресле на колёсиках, и Объёмов увидел чёрную резиновую дубинку, лежащую на тумбочке как раз под правой рукой консьержки. В девяностые годы такими дубинками, их тогда называли «демократизаторами», омоновцы избивали демонстрантов, протестующих против антинародной политики Ельцина. А ещё Объёмов разглядел на стене в закутке то ли фотографию, то ли репродукцию в рамке под стеклом, на которой, к немалому своему изумлению, узнал… Гитлера. Фюрер – молодой и стройный – в стильном чёрном кожаном пальто с поднятым воротником пронзительно смотрел в глаза замордованным Версальским мирным договором соотечественникам. Ну да, никто не помнит, как он выглядел в молодости, подумал Объёмов, поэтому она и повесила. Кто догадается?
«Рахманинов, – отследила его взгляд Белокрысова. – Середина двадцатых. Редкая литография. Дочь купила в Буэнос-Айресе на блошином рынке».
«Великий композитор», – с трудом отклеил взгляд от литографии Объёмов.
«Он ещё сыграет свой ноктюрн, – сказала ему в спину Белокрысова. А когда Объёмов шагнул в лифт, добавила: – С большим симфоническим оркестром».
3
Глядя из окна на освещённую (она напоминала огромный зубчато-башенный шоколадный торт) крепость, на ночное, цвета вяленой рыбы, озеро, на несущиеся по небу, как если бы эти самые вяленые рыбы вдруг стали летучими, облака, Объёмов подумал, что у Люлинича не было шансов преуспеть в своей борьбе. Тело одержало полную и окончательную победу, смахнув с доски второго игрока. Люлинич обманчиво полагал, что (теоретически) тело можно наладить в обратный путь – от старости к молодости, от увядания к цветению, но не учёл, что, дойдя до определённой, известной только ему, телу, точки, оно срывается, как стрела с натянутой тетивы, катапультируется в небытие. Поэтому, сделал несложный вывод Объёмов, не следует насильно навязывать телу свою борьбу. Как и народу, невольно продолжил мысль, ту или иную идеологию. Не факт, что они (тело и народ) обретут радость через силу. Записав это в блокнот как возможный тезис для выступления на конференции, Объёмов странным образом успокоился. Настроение улучшилось. Неправильные мысли вносят в сознание разлад, лишают человека покоя и уверенности, подумал он, ведут к психическим и вегетативным расстройствам. Правильные же, пусть даже чисто умозрительные, обезволенные, они… как бальзам, как влажный компресс на больную голову.
Но сознание (больная голова) в силу непонятных, точнее понятных, но (по умолчанию) оставляемых за скобками причин, упорно, как алкоголик к спиртному, тянулось к неправильным мыслям. Объёмов объяснял это тем, что неправильные мысли несли в себе заряд удручающей ясности относительно природы человека и общества в целом, были чем-то вроде негатива божественной истины о них. Той самой, от которой человек бежал, как «заяц от орла». В тёмных линиях и перекрестьях этого негатива многие люди искали (и самое удивительное, находили!) смысл, уродливую красоту и оправдание собственного существования. Их сознание смещалось с божественного «кремнистого пути» с говорящими в небесах звёздами на нехоженые тропы, где отсутствовали правила движения. Эти тропы вели никуда, неизвестно куда, куда угодно, но только не туда, куда надо. Хотя случались исключения. Божественный ветер, а может, божественная птица перенесли с нехоженых троп на общечеловеческое поле избранные зёрна: Иисуса Христа, Мухаммеда, Будду, апостолов, святителей, пророков, страстотерпцев и прочих отличников божественно-политической подготовки. В колючем огненном кусте на нехоженой тропе вблизи поля, в неопалимой купине скрывался и грозный Б-г иудеев. В этот куст могла сунуться только (неизвестно, божественная или нет) огнестойкая птица феникс. Но это, похоже, пока не входило в её планы. Избранная истина, таким образом, прорастала на свет из (огненной?) тьмы, оставляя во тьме тьму низких (не избранных), испепеляющих мир и людей истин. Собственно, в пространстве между тьмой низких (повседневных) и – единственной избранной – истинами и существовал Божий мiр.
Объёмов не уставал восхищаться совершенством системы противопожарной безопасности, мощью сдерживающих тьму безумия редутов, возведенных Господом в дурных человеческих головах. Чем-то это напоминало необъяснимое неприменение ядерного оружия в давно готовом, если не страстно желающем пустить его в дело мире.
Входя в метро, он всякий раз радовался спокойствию и отрешённости разновозрастных и разноплемённых пассажиров в вагоне. Все сидели, уткнувшись в смартфоны, никто не рычал, не ревел, не бросался, ощерив зубы, на соседей… И в то же самое время Объёмов явственно ощущал иллюзорность многонационального смартфонного покоя, как если бы под тихой речной гладью невидимо рвал воду в клочья острыми, как серпы, плавниками глубинный монстр. Смартфонные люди как будто не в метро ехали, а плыли в надувных лодочках по той реке… Господь, делал странный вывод Объёмов, удерживал равновесие в мире посредством… смартфонов, айфонов и прочих… гаджетов (отвратительное, враждебное русскому языку двукоренное – гад и ад – слово!). Пространство между истинами вынуждало человека делать выбор в пользу одной из них. Пространство вне истины избавляло от этого. Гаджеты, таким образом, являлись средством перемещения в виртуальный мир вне истины, мир без выбора. В некую резервацию, отстойник определил Господь возлюбленных чад своих, чтобы принять окончательное решение относительно их судьбы. Объёмов верил в бесконечную милость Господа, но у него не было никаких иллюзий насчёт того, каким будет это решение.
…А потом он, похоже, задремал на неразобранной кровати под дробь дождя по подоконнику и душевные белорусские песни из приёмника, потому что вдруг обнаружил себя… двадцатилетним студентом-практикантом в редакции журнала «Пионер» на одиннадцатом этаже газетно-журнального корпуса издательства «Правда» в Бумажном проезде напротив Савёловского вокзала.
Будущего журналиста Васю Объёмова определили на два летних месяца в отдел писем детского журнала, посадили за жёлтый с выдвижными, через один запертыми ящиками стол, выдали специальную электрическую машинку для вскрытия запечатанных конвертов. Машинка напоминала железную ладонь. На эту ладонь следовало положить письмо и слегка подтолкнуть его в сторону ворчливо крутящегося в глубине машинки круглого лезвия. Оно как по линейке срезало с конверта тонкую полоску, после чего письмо легко, как худая нога из просторной штанины, извлекалось из конверта. Но этой операцией дело не ограничивалось. На письменном столе Васи Объёмова лежала стопа разграфлённых фиолетовых картонных карточек. В них следовало вписать: имя и фамилию отправителя; его почтовый адрес с индексом; а также краткую информацию о содержании письма. Конверты и извлечённые из них письма прикреплялись к карточке скрепкой. Это называлось регистрацией поступившей почты. Каждое утро с распределительного почтового узла издательства «Правда» в редакцию журнала «Пионер» поступал прошитый верёвкой бумажный мешок с сотней, а то и больше писем от юных, взрослых, пожилых, а иногда и выживших из ума читателей.