Кажется, я все-таки не смог её успокоить, ну еще бы, накинулся тут какой-то, подавай ему обратную сторону, и все тут.
Оглядываюсь в поисках очередной жертвы – очередная жертва не находится, все куда-то рассасываются, ну еще бы, кому захочется отвечать на вопросы психа. Наконец, натыкаюсь на одиноко стоящий дом, вежливо откашливаюсь:
– Будьте любезны… покажите мне свою обратную сторону.
– Чаво?
– Свою… обратную сторону.
– Мил чел-ловек, да у меня отродясь обратной стороны-то не было! Что ж вы так, старый дом, сколько веков стоит, а вы тут требуете…
– Да что вы, что вы, ничего не требую… просто спрашиваю…
Спешу ретироваться, тем более, тут уже и другие начинают возмущаться, да как не стыдно, старый дом, а вы с него чего-то требуете, непонятно чего.
– Позвольте, позвольте… – дом многозначительно покашливает, старый викторианский дом, еще помнящий парламентскую реформу, – мне кажется… у Собора Святого Стефана была обратная сторона…
Меня коробит, вот только не хватало еще сейчас идти к Собору Святого Стефана за тридевять земель до самой Австрии. Спохватываюсь, что думаю это вслух, уже ожидаю очередной вспышки гнева, – на мое счастье дом меняет гнев на милость, вежливо поясняет, поскрипывая старыми стенами, что что вы, что вы, не нужно никуда идти, вот же он, совсем рядом.
Я настораживаюсь. Я предупреждал себя, что если какие-то вещи находятся близко, когда им положено находиться далеко, – мне тут делать нечего, и все-таки не могу так просто отступить, уйти, я должен искать собор, тем более, что он в двух шагах…
– Уважаемый Собор…
– Слушаю вас.
– Уважаемый Собор, не могли бы вы показать мне вашу… – давлюсь словами, – обратную сторону?
– С удовольствием, мой неизвестный друг, – Собор любезно показывает мне фасад со стороны дома-музея Вены. Ёкает сердце, вот оно, не может быть…
– Только, уж простите, вам я эту сторону не дам, она мне сама нужна, сами понимаете…
– Да-да, разумеется… – говорю так, даже не знаю, надо ли просить у него обратную сторону или нет, мало ли зачем послал меня сюда я…
Выхожу на связь, ну только попробуй не ответить, только попробуй сказать, что вообще первый раз меня слышишь – после всего, что я перенес…
– Слушаю…
Узнаю свой голос, непростительно юношеский.
– Я… я нашел.
– Где?
Тот я даже не спрашиваю – что нашел, значит, помню…
Диктую координаты.
– Что именно?
– Собор Святого Стефана…
– Сколько нашел сторон?
– Две…
– Не то.
– А?
– Не то. Двух сторон мало…
Не выдерживаю:
– А… а сколько надо?
Ожидаю ответа – три, четыре, пять…
– …бесконечное число… сейчас скажешь, что так не бывает?
– Ну, весьма сомнительно…
– Ты мне не веришь, я знаю… – тихий смешок, – интересно так, не веришь самому себе…
Нас двое: я и я.
Раньше нас было больше, я это… не то, чтобы знаю, я это чувствую, и даже не чувствую, не могу выразить словами, просто – раньше нас было больше. Но сейчас остались только двое, или по крайней мере двое, иногда мы пытается найти еще какого-нибудь меня – но не получается.
Итак, нас двое, я и я, один совсем юнец в каком-то понаворочанном прикиде, который он когда-то считал крутым, и за который теперь стыдно ему самому. А второй я посолиднее, при погонах и удостоверении, мне уже лет тридцать. И все-таки так получается, что первый я знает больше, хотя сам толком не может объяснить, что знает, и второй я ему подчиняюсь – какого черта подчиняюсь, почему не пошлю самого себя далеко и надолго с вещами, у которых бесконечное число сторон…
– …это знал еще один я… – говорю я, который совсем юный.
– Еще один я?
– Да… его больше нет…
Я даже не спрашиваю себя другого, что случилось со мной третьим, мне не хочется спрашивать, не хочется это знать. Я даже не спрашиваю себя первого, какого черта я слушаюсь себя второго, терпеливо ищу обратную сторону чего бы то ни было.
Обратная сторона есть у экранов, это да. Только это неинтересно, это и так понятно, что у экранов есть обратная сторона. Есть еще несколько штук с другой стороной, тот же Собор – только юному мне неинтересно, юный я хочу не две стороны, и не три, и не десять, а бесконечность.
Покорно плыву над землей, напоминающей черное оплавленное стекло, которое тускло светится, указывая путь в никуда, иногда перебивая свет парящих экранов. Кое-где экраны собираются в стаи, в скопища, – видимо, вдохновленные моими вопросами о той, о другой, о третьей стороне, ищут свои стороны, пытаются сложиться во что-то многостороннее, и, черт возьми, у них это здорово получается. Я вижу Вестминстерский дворец – со стороны Темзы, со стороны Вестминстерского Аббатства, со стороны Вестминстер-Брижд-Роуд, со стороны Садов Виктории, сверху, в разных ракурсах. Я вижу Пирамиду Луны – сверху, с боков, с углов, снизу, еще с какого-то ракурса, не пойми откуда. Кусочки, фрагменты ищут друг друга, стараются притянуться, а иногда наоборот, какая-нибудь сторона хочет остаться просто стороной, больше ничем – и вырывается из нагромождения экранов, которые гонятся за ней. Экраны атакуют, сторона не поддается, разгораются нешуточные войны – поговаривают, где-то уже убили несколько непокорных сторон, а где-то вроде бы наоборот, сторона разбила целую стаю экранов, которые хотели сделать её своей частью, ну еще бы, там собор какой-то был, а та сторона была как раз главным фасадом…
Люди тоже собираются – сторонами, сторонами, только у людей все намного сложнее, потому что профиль человека в семнадцать лет не клеится к анфасу человека в сорок лет, а если еще добавить три четверти, снятые лет в шестьдесят, получается и вовсе полнейшая несуразица, семнадцатилетний рвется покорять мир и все знает, сорокалетний только и думает, как лечь и отдохнуть, шестидесятилетний сожалеет о чем-то, сам не понимает, о чем… Кое-где уже звенят осколки экранов, какой-то парень в двадцать лет убивает себя самого в пятьдесят, потому что на что ты жизнь свою про… протратил, на что, я спрашиваю, ты себя предал, меня предал…
Я не понимаю этого, да никто из нас не понимает, почему мы молодые ненавидим себя старых, почему мы старые стараемся чему-то учить молодых, ведь я молодой и я старый – это два разных я, и мало ли, какую там жизнь прожил старый я, и какое дело старому я, как будет жить молодой я, это же его жизнь, а не его…
…он говорил, что все я – это на самом деле один я, – говорю я в понаворочанном прикиде, за который до сих пор стыдно, – он… тот я… которого больше нет…
– Как он это объяснял?
– Да он сам толком не мог объяснить…
– Бредил?
– Да нет, тут другое что-то… – я в прикиде пытаюсь вспомнить что-то бесконечно далекое, – он… он как будто сам этого толком не понимал, он говорил, был когда-то я, который совсем я, я со всех сторон, а мы все я, которые… ну как бы не совсем я… потому что только с одной стороны…
– …и если мы все соберемся, все стороны, то получится этот самый – настоящий я?
– Не получится… надо искать меня, который со всех сторон… ну или хоть что-то, которое со всех сторон…
Сигналю самому себе, что вот, есть, нашел, шлю самому себе координаты скопищ бесчисленных экранов – я отвечаю себе, что это не то, не то, и вообще чтобы я отстал от самого себя с этими экранами, потому что там не экраны, там другое… Окончательно сбиваюсь с толку, что может быть кроме экранов – мертвая пустыня, что ли, больше-то ничего нет…
…задумываюсь – так крепко, что не сразу понимаю, что меня атакуют, еще до последнего какие-то наивные чаяния, что это они между собой, это не меня, не меня, не меня, а меня-то за что, а я не ваша часть, уважаемый Эверест, что вы на меня напали, и не ваша часть, Ваше Величество, и не…
И все-таки – атакуют, будто бы все разом, бей его, бей, бей, бей, это все он, он, он, он, а что он – черт пойми, я, что ли, виноват, что вы готовы разбить друг друга на осколки, не можете договориться, кому быть в кластере сторон, кому – стороной самой по себе…
Чер-р-р-т…
…а я-то еще думал, что у меня экран не бьется, ну еще бы я так не думал, я же еще никогда его по-настоящему не бил, мне бы и в голову не пришло стрелять в экран, нет, все-таки хороший экран, что не совсем разлетелся на осколки, я еще могу что-то видеть, я еще могу парить над пустыней, быстрее, быстрее, стремительнее, чер-р-рт, нет, все-таки экран не такой уж и отличный…