Изнутри ясно слышались русские вопли: "Горим, горим!"
-- Наши! Касатики! -- гаркнули солдаты.-- Лестницу, решетки ломать! --
Егеря потащили от сарая какие-то жерди.
-- В крайнее левое целься, бей на выстрел! -- закричал я, бросившись к тем, которые стреляли из-за крылечного навеса. Я думал этими
выстрелами прикрыть ладивших и поднимавших к башне лестницу.
Но мои мысли странно и резко вдруг прервались. Поднятая со шпагой правая рука бессильно повисла. В глазах все завертелось и спуталось;
жерди, солдаты, клубы дыма, повалившего из окна, обезглавленная болгарка на крыльце и разрубленный надвое, курчавый, обнаженный ребенок.
Я, как помню, пробежал несколько шагов и, с жаждой воздуха, победы, жизни и общего счастья ухватясь за сдавленную и вдруг как-то страшно
переставшую дышать грудь, бессильно и жалко, будто тот же ребенок, упал на чьи-то протянутые, в продырявленных и стоптанных сапогах, ноги. Мне
почудилось, а может быть, и впоследствии о том слышал от других и принял это за действительность: двор арсенала огласился громким перекатистым
"ура". Из-за башни гудел топот быстрых подбегающих ног. "Мой резерв",-- подумал я, замирая в сладком забытьи.
Догадка моя оправдалась. Турки были сломлены и все до одного переколоты. Пленных спасли.
Не стану рассказывать, как я был поднят и доставлен на берег, на перевязочный пункт. Своим спасением я был обязан морякам Рибаса, взявшим
город со стороны реки.
-- Ну, как чувствуешь себя? -- спросил меня кто-то в лазаретном шалаше, едва я очнулся от лихорадочного бреда.
Он, друг и товарищ детства Ловцов, был передо мной. Я не верил себе от радости, хотел говорить, но меня остановили. Лекарь, перевязавший
раздробленную в локте мою руку, сильно опасался, от чрезмерной потери крови, за исход моего лечения.
Раненых некуда было девать. Вид их страданий разрывал душу. У одного был наискось рассечен череп, мозг выглядывал из-под окровавленных
русых волос. У другого осколком гранаты была прострелена грудь: в отверстие раны было видно трепетавшее бледно-розовое легкое. Хорошенькому
темноволосому адъютанту Мекноба, который в Яссах пленял всех, танцуя с молдавскими красавицами чардаш, отняли по колено ногу. Душный запах крови
наполнял открытый с двух концов оперативный шалаш.
-- Одначе держались и турки! -- объяснял за мной Ловцову выбившийся из сил лекарь.-- Капитан Гирей вывел пятерых сынов: всех их доконали
платовские казаки; он последний свалился на трупы детей... Тело сераскира насилу распознали в груде крошеного мяса... А сколько всех турок
убито? -- спросил лекарь подъехавшего штабного.
-- Убито больше двадцати трех тысяч; в том числе насчитано шестьдесят пашей... Взято двести пятьдесят пушек и до четырехсот знамен...
-- Кто же тебя освободил? -- успел я спросить, вечером уж, в больнице, Ловцова.-- Как это было? Ну объясни, кто взломал дверь, кто вошел
первый?.. Ты знаешь... ведь... судьба...
Он медлил с ответом.
-- Да не стесняйся... я вел, ох, знаю, и все-таки...
Он склонился к моему изголовью, оправил мне волосы, постель.